Открытие россыпей золота в бассейне ручья Курун-Урях в Аяно-Майском районе Хабаровского края

Глава об истории геологического изучения Курун-Уряхской площади из геологического отчёта Василия Никитича Натарова «Предварительный отчёт о разведочных работах Верхне-Майского участка на золоторудном месторождении Малютка в 1956 году».

Верхне-Майская геологопоисковая партия под моим руководством была оформлена в Нелькане, 1 июня 1937 года вышла по Мае, имея в составе: начальника, геолога В. А. Диомидову, поисковика Кожевникова, пять рабочих. Всё снаряжение и полумесячный запас продовольствия были навьючены на шесть лошадей.

На пятый день пришли в Кавалькан, взяли проводника Р. П. Туркова, так как к северу от Кавалькана были только оленьи тропы. Никто на лошадях дальше не ходил.

Геологам партии всё время надлежало внимательно всматриваться в горные породы, чтобы начать съёмку сразу, как только обнаружатся верхнепалеозойские песчано-глинистые сланцы.

Турков повёл нас не долиной Маи, где, как он говорил, наши лошади завязнут в марях, а в сторону. Вывершили мы одну речку, кажется Диктанду, поднялись по крутым её истокам на высокий (больше 1000 м) скалистый горный узел (потом узнали, что это было самое южное окончание хребта Челат) и, как раз перед тем как спускаться в одну из речек (Турков назвал ее Турчей), мы увидели, что идём по щебёнке песчано-глинистых сланцев пёстрой расцветки, с редкими обломочками жильного кварца. Мы решили, что это и есть те самые породы, которые мы ищем (раньше мы не видели пород Верхоянского комплекса и имели о них самое смутное представление). С этого дня (28 июня) партия переключилась на съёмку. Я вёл съёмку правой стороны Турчи, Диомидова – левой. Затем я перешёл на левую сторону Иоткана, а Диомидова продолжала вести съёмку его правой стороны. Кожевников по Турче не нашёл золота, и мы засомневались было в целесообразности начала работ, тем более что в нижнем течении Турчи начались какие-то известняки, которых не должно быть среди пород Верхоянского комплекса. Но как только Кожевников опробовал долину Курун-Уряха, где из 20 проб 17 оказались со знаками золота, мы воспрянули духом, твёрдо уверовав, что стоим на правильном пути, что «въехали» в Аллах-Юньскую золотоносную полосу и что нам теперь от неё нельзя отрываться, надо пересечь её до восточного контакта и затем вести съёмку на север до встречи с Гербинской партией, где, как мы были непоколебимо уверены, Махаев уже нашёл хищников и столбит долины с россыпями.

Сейчас это может показаться странным, но в то время во всём Майском бассейне не существовало человека, не верившего в золото Герби.

Восточный контакт золотоносной полосы был установлен быстро: по Ариавкану золота не оказалось. Кинулись на север, и там нас постигла неудача: все соседние с Курун-Уряхом ключи не давали даже ничтожных знаков золота.

Возможно, мы бросили бы съёмку по Иоткану и пошли бы дальше вверх по Мае искать нужную нам золотоносную полосу, но у нас не было продуктов, и нам их подбрасывали к устью Иоткана на ветках маленькими порциями, что не позволяло уходить далеко от лабаза. А соли, табака совсем не было до конца августа, когда я был вынужден послать в Нелькан проводника с заданием привезти хотя бы соли и табаку, так как иначе назревал в партии бунт.

Не очень надеясь, что делаем правильно, мы вели съёмку бассейна Иоткана, медленно продвигаясь к его вершинам, за которыми должны были находиться золотые долины Герби. Когда мы уже подобрались к водоразделу Иоткан – Герби и имели, кроме Курун-Уряха, всего два ничтожных случайных значка золота, вымытых в русле Иотканджи и её притоке Нетукахчане, у нас зародились тяжелые сомнения в существовании золота на Герби. Кожевников уже переваливал из Мурындакита в покати Герби и пытался определить, как там насчёт золота. Но там была такая же пустота, как и у нас.

12 сентября в вершине Иоткачана нас накрыл снег, и это было сигналом к прекращению работ. Я опасался и за людей, имевших жалкий и дикий вид в донельзя истрепанной одежде, и за лошадей, которые без корма могли передохнуть в тайге.

Было решено быстро выходить к устью Иоткана, делать плот и сплывать на нём до Нелькана, а лошади отправились берегом налегке, без груза. Проходя мимо Курун-Уряха, мы с Кожевниковым на всякий случай наметили места будущих шурфовочных линий.

17 сентября плот был готов, и мы отчалили. Маю никто из нас не знал, и поэтому плавание получилось довольно-таки рискованное, с приключениями. На пятый день, 21 сентября, мы подогнали плот к нельканскому берегу. Лошади пришли в тот же день.

По какой-то случайности буквально в один и тот же час по Мае снизу поднялся Махаев, и тут же показался на левом берегу Дзевановский. Мы с Махаевым дождались его, пока он переправлялся, и потом все трое пошли в контору докладывать руководству.

В конторе сразу же встал вопрос: где вести разведку? Герби явно не претендовала на шурфовку. По Верхне-Майской партии оказался всего один ключ Курун-Урях с золотом, причём золото его имело неказистый вид и сильно уступало челасинским пробам в весе и крупности. Руководство конторы сначала даже и не хотело организовывать здесь разведку. Золото, дескать, жалкое, объект один, маленький, от Нелькана далеко… Я вскипел и, обуреваемый патриотическими чувствами, стал расхваливать Курун-Урях так, как будто я видел его будущее. Потом все же согласились пробить четыре шурфовочные линии (три по Курун-Уряху и одну по Разведчику).

А. Г. Кожевников был назначен начальником Верхне-Майского разведрайона и успел с частью рабочих снова подняться на лодке в Курун-Урях, дал там задание мастеру строить бараки, зарезать линии и опять спустился в Нелькан уже с шугой, 16 октября. Затем он занялся подбором всего необходимого для зимней шурфовки, дополнительных рабочих. Уже пришли нанятые олени к назначенному дню выезда. Накануне (28 ноября) Кожевников в пьяном виде застрелился у себя на квартире. Пришлось мне оставить камералку и отправиться с рабочими на Курун-Урях.

Во время этой поездки я выяснил, что шурфы углубились на 3 м, добитых не было. Мне промыли замеренный объём породы из самого глубокого шурфа по третьей линии (ниже устья Крутого). При пересчёте золота оказалось больше 6 г/куб.

Вернувшись в Нелькан, я произвел предварительный подсчёт запасов по Курун-Уряху, сделав ряд допущений по длине, ширине россыпи, мощности песков и оставив только полученные содержания. Мой подсчёт оказался весьма близким к истинным запасам, хотя я не угадал ни одной составляющей цифры.

Казалось бы, Курун-Уряху открывалась прямая дорога в строй действующих золотодобывающих предприятий. Но ему ещё предстояло несколько лет быть «на выстойке».

Когда я вернулся в Нелькан (в конце декабря 1937 года), там арестовали начальника конторы Смирнова, главного инженера Терентьева, заместителя начальника по адм.-хозчасти Рабикова и других. Вскоре они как враги народа были увезены в Аян. Потом их реабилитировали, но контора осталась без руководства в самый сложный момент. Начальником конторы был назначен геолог Раков, который до этого на руководящей работе не был. Дело пошло очень плохо: работники разведучастков голодали и цинговали.

В начале марта 1938 года поступил приказ из главка о полной ликвидации НГРК. Может быть, по тем временам это было и закономерное решение: делать обратное тому, что совершали «вредители». «Вредители» открыли контору, значит, надо её закрыть. Но впоследствии выяснилось, во-первых, что организаторы конторы руководствовались самыми благими намерениями, а, во-вторых, уже было известно, что золотая россыпь в тайге найдена, все геологи конторы подписывались под телеграммами в главк о том, что в Нелькане надо оставить если не смотрительство, то хотя бы сторожа для охраны имущества. Теперь видно, что контору тогда надо было не закрывать, а ещё усилить, и она за три года дала бы хорошую, грамотную геологическую карту всей территории между Маей и Охотским морем, выяснила бы все вероятные золотые месторождения, своевременно приступила бы к их эксплуатации, не потребовалось бы потом дважды (в 1942-1946 и 1950-1953 годах) снова организовывать разведочные конторы в том же Нелькане, которые по качеству во многом уступали первой конторе и так и не дали точного ответа на вопрос, есть ли ещё золотые месторождения в районе или уже больше и искать здесь нечего.

Приказ был категорический. Раков рабочих рассчитал и распустил, ИТР направил в трест «Якутзолото», имущество конторы реализовал, а большую часть просто бросил (три четырёхквартирных дома, три больших склада, четырёх лошадей, тонну фотопринадлежностей и химикатов, библиотеку в 4 000 томов и многое другое очень ценное), поскольку никто ничего у него покупать не хотел (да и кому нужна в Нелькане библиотека и прочее!), для временной же охраны оставлять никого не разрешалось. Контора была снабжена очень богато. Разных продуктов и промтоваров было завезено тонн 300. Лучшие из них, наиболее дефицитные, предназначались для продажи по золотому фонду, они были просто переданы местному рыбкоопу, которому их хватило на всю войну. В июне Раков со всеми материалами и документами выехал в Москву отчитываться. В Нелькане никого не осталось из работников конторы.

Часть рабочих, шурфовавших Курун-Урях, принимала участие и в промывке выложенных проходок. Они лично видели хорошее золото, и особенно им непонятно было бегство всей конторы из Нелькана. Некоторые рабочие пошли в Охотск, где в то время еще существовало приисковое управление, и там, по-видимому, повели разговор о том, что Охотский прииск отрабатывается, запасов не остается, а в тайге в 200 км к западу лежит нетронутая богатая россыпь… Охотскому прииску любую возможность продлить жизнь нельзя было упускать, хотя бы и за счёт далекого месторождения. Слухи о загадочной россыпи, которую сначала нашли и разведали, а потом бросили, в Охотске выслушивались с таким же жгучим интересом, с каким умирающий больной воспринимает известие о новом лекарстве. Короче говоря, зимой 1938/39 года из Охотска одна за другой вышли три старательские артели, человек по 20 в каждой, на оленях, и направились на запад.

Артели эти организовывались на свои средства и риск, рассчитывая найти затерянную где-то в тайге богатую россыпь с чудным названием Курун-Урях. Прямой дороги из Охотска в Курун-Урях никто не знал. Рассказывали, что одна артель (самая первая) пересекла Маю где-то выше Иоткана, добралась до Юдомы и устремилась бы еще дальше, но опасаясь, что не хватит продуктов, повернула обратно к морю. В Курун-Урях эта артель попала совершенно случайно, только не с устья, а с вершины Разведчика. Искатели увидели разведочную линию и обрадовались, что нашли-таки ключ, – не обманул нельканский шурфовщик. Но когда кинулись мыть проходки, выяснили, что во всей линии нет ни одного знака золота. Говорят, что нельканскому шурфовщику пришлось бы худо, если бы он не повёл пионеров на шурфовочные линии собственно Курун-Уряха, где им золото понравилось.

Как только в Охотске были получены первые достоверные сведения о долине с золотом, в Курун-Урях по последней дороге на оленях подбросили продуктов на лето и буровой станок «Эмпайр». Этим станком летом 1939 года бригада разведчиков под командой мастера Попова разбуривала верхнее течение Курун-Уряха выше Крутого и до Малютки. Почему-то первые разведчики и старатели обосновались у устья Крутого. Говорят, что одна из первых скважин на правой стороне Курун-Уряха против устья Крутого показала содержание золота 243 г/куб. м. Вероятно, это была ошибка, так как впоследствии там такого золота не было, но о показании скважины узнали старатели, не занятые на бурении (артели добровольно выделили людей для бурения), и они принялись бить ямы вблизи этой скважины. Весть о высоком содержании золота дошла до Охотска, а потом пошла гулять по Союзу. Ключ начал греметь, хотя ничего точного о нем никто не мог рассказать.

Надо полагать, летом 1939 года на ключе порядка было мало. От треста «Приморзолото» сюда прислали «директора», некоего Пракина, которому доверили принимать золото у старателей и взамен выдавать им временные квитанции. Геолог Иванов (инициалы не помню), приехавший тем летом из Охотска, увидел сразу, что началась, по сути дела, хищническая эксплуатация на неразведанном ключе. Он хотел было заставить старателей сначала разведать россыпь, а потом уже получать деляны и стараться на законных основаниях. Понятно, что его распоряжений никто не захотел выполнять, да еще посулили ему такое, что он поспешил убраться с Курун-Уряха. Иванов взял у Пракина собранное им золото (8 кг), сплыл в Нелькан, добрался до Аяна, но там его с золотом арестовали и держали в кутузке до подтверждения из Охотска, кто он такой и откуда при нем драгоценный металл. После этого Иванов доставил золото в Охотск. Это было такое веское доказательство действительного существования в тайге богатой россыпи, что директор Охотского прииска (кажется, Мясников) решил действовать непосредственно через главк, минуя свой трест. Он послал туда телеграмму примерно следующего содержания: «Вредители из треста «Золоторазведка» умышленно скрыли золотоносный ключ Курун-Урях тчк Мы его вновь открыли…» и т. д.

Я как раз оказался в Москве в отпуске. Меня вызвали в «Золоторазведку» и начали было пытать, почему я скрыл золотоносный ключ. Я сначала растерялся, а потом потребовал свой отчёт по работам 1937 года. Найти его было трудно. Оказалось, что Раков и Зайцев запаковали полевые материалы во вьючный ящик вместе с другими материалами НГРК. Я этот ящик случайно нашел в кладовке «Золоторазведки» и извлёк свой отчёт, из которого всем стало ясно, что я не только не скрывал Курун-Уряха, но всячески настаивал на его разведке, когда его хотели забраковать.

В «Золоторазведке» в то время работали новые люди, бывшее руководство ещё сидело по распоряжению Ежова. Заняться документами НГРК было некому. Главк в конце концов решил передать Курун-Урях на усиление только что организованного треста «Джугджурзолото». Меня по моей просьбе направили в распоряжение этого треста, но с условием использовать на доразведке Курун-Уряха.

Выехал я из Москвы, не закончив отпуска, в конце мая 1940 года. Испытав множество приключений, на Курун-Урях я попал только в конце сентября, проведя в дороге четыре месяца. Путь у меня был такой: Москва – Большой Невер – Укулан – Охотский Перевоз – резиденция треста в вершине Аллах-Юня – Ыныкчан – Итыга – Усть- Юдома – Усть-Мая – снова Охотский Перевоз – снова Усть-Мая – вверх по Мае на пароходе до Нелькана – вверх по Мае, таща за собой лодку, до Кавалькана. Здесь нас 22 сентября накрыло снегом, так уже и не растаявшим. Но всё же мы протащили лодку до устья Иоткана и даже по Иоткану до устья Турчи. Тут был заездок, и мы, бросив лодку, пришли к пяти-шести баракам при устье Малютки, где начинал вырисовываться территориальный, культурный и командный центр будущего прииска.

В Курун-Уряхе было в то время человек 70-80 старателей. Почти все они сосредоточились у устья Крутого. Со мной прибыло восемь человек рабочих, которые, услышав, что где-то в тайге начал греметь ключ Курун-Урях, упросили меня взять их с собой на любую работу. Только их мне и выделило руководство прииска на зиму 1940/41 года. Остальные считали, что они уже отбыли срок разведки и им положено теперь старание.

В задании, которое я тогда получил из треста «Джугджурзолото», мне было поручено разведать долину Курун-Уряха. Но я прикинул, что с выделенными в моё распоряжение восемью шурфовщиками я в лучшем случае смогу пройти одну линию и, по сути дела, ничего не разведаю. Мне стало известно, по случайно сохранившимся капсюлям по буровым линиям, что сразу выше Малютки по долине Курун-Уряха золото убогое, а по второй шурфовочной линии 1937-1938 годов сразу под устьем Малютки имеется многометровый пласт песков с высоким содержанием золота. Я правильно догадался, что золото в долину Курун-Уряха вынесено из Малютки. Поэтому решил, что мои восемь шурфовщиков как раз годятся для пробивки восьми шурфовочных линий по Малютке через 300 м одна от другой. Это расстояние я определил не из существующей практики, а просто поделил длину долины Малютки на число шурфовщиков. Шурфы в линии я намечал экономно, не до бортов долины, а только чтобы захватить тальвеговую часть её.

В целом отношение к разведке со стороны руководства прииска было глупое и равнодушное. Руководство болело только за план. Трест ДЗ не растерялся и на неразведанном объекте разверстал программу в размере 30 кг х/ч золота. Назначенный трестом директор Верхне-Майского прииска (тогда ещё смотрительства) до этого золотом не занимался, не понимал, для чего существует разведка, разведчиков называл научными работниками, не знал, что такое запасы. Эту историческую личность следует назвать: фамилия его Шепетов. Как-то идём мы с ним вверх по Малютке. Шурфы уже были зарезаны. Он у меня спрашивает: «Какую вы здесь ширину россыпи предполагаете?» Откуда я мог знать, какая там будет ширина россыпи? На всякий случай я ему сказал, что если окажется метров 40-50, то это будет хорошо. Шепетов быстро сосчитал шурфы в линии, зарезанные через 10 м, и сразу же заорал: «Вот вы плачете, что я вам людей не даю для разведки, а сами сознательно и умышленно бьёте глухари: ожидаете ширину россыпи сорок метров, а наметили десять шурфов! Зачем же копать лишних, по крайней мере, пять шурфов?» Что можно было ответить этому пню? Кстати, по этой линии (кажется шестой) не только первая серия зарезанных шурфов впоследствии оказалась с хорошим золотом, но и прирезанные в правый борт три шурфа по 20 м не показали борта россыпи, и только из следующих трёх шурфов два были с законтурным золотом.

Зимой 1940/41 года очень плохо был устроен быт старателей: ни одежды, ни питания, ни инструмента. Связи с трестом почти не существовало. Телеграмму приходилось везти в Нелькан, чтобы послать её в трест. В декабре 1940 года навалилась на старателей какая-то болезнь. Термометра у нас не было, в медицине никто ничего не понимал. Вероятно, свирепствовал грипп, причем какой-то острозаразный: одновременно болело 80% народу, некоторые бараки в полном составе лежали по неделе и больше. Шепетов отправил несколько телеграмм в трест и в край, с копиями прокурорам, с требованием немедленно выслать медпомощь… Никакой помощи нам тогда так и не прислали. Врач приехал только в начале марта, когда уже ни одного больного у нас не значилось.

ГРО треста в ту зиму все свои силы и внимание бросил на север, на Тыру, а про нас, можно сказать, забыл. Вот и получилось, что мы работали прямо-таки через силу: до марта шурфовщики выдавали породу из шурфов на опоясках.

Под самый Новый год мы получили задание подыскать подходящий аэродром на льду. Я ещё в 1937 году запомнил одно озеро в долине Маи. Ему я определил быть первым нашим аэродромом. Сначала нам прислали по воздуху рацию, а потом прилетело трестовское начальство. Быстро определили, что запасы будут солидные, содержание высокое, нашему приисковому руководству крепко попало за зажим разведки, досталось и главному геологу треста Лавриненко за «уклон в сторону Тыры». Вскорости самолёты стали делать по нескольку рейсов в день и забрасывать необходимое. Стало лучше.

В течение зимы 1940/41 года все старатели были переведены к устью Малютки и в вершину её. О том, что Малютка имеет хорошую россыпь с высоким содержанием, старатели узнали раньше, чем были добиты разведочные шурфы. Некоторым бригадам Шепетов разрешил бить ямы, где только они пожелают. Вот и нашлись такие, которые, видя, что геолог принялся за Малютку, решили сами проверить, что она даёт. Первая же яма была выбита за три дня скоростным способом, при помощи оттайки породы горячей водой. С углубки бригада с оборотной водой взяла 800 г, или в перерасчёте у них содержание отошло по 130 г/куб. м. С этого времени (начало декабря 1940 года) загремела Малютка. Почти все старатели захотели бить свои ямы вблизи первой, показавшей хорошие содержания. Дирекция ничего не могла с ними поделать. С весны 1941 года на прииске было нечто вроде анархии. Горлом можно было многого добиться.

К весне с большим напряжением были добиты все шурфовочные линии на Малютке, проходки промыты. Вышло так, что восемь шурфовщиков за одну зиму подготовили к отработке целую россыпь с запасами около четырёх тонн золота. Прилетевшее из треста руководство решило «встать лицом» к этому месторождению, оно объявило о своём намерении сделать Верхне-Майский прииск образцово-показательным предприятием. Надо сказать, что для этого были все возможности, и главная из них – высокая сосредоточенность золота на небольшой сравнительно площади, компактность россыпей. В1941 году предполагалось значительно усилить разведку, в особенности поисковую, в задачу которой входило тщательное опробование всех ближайших к Курун-Уряху долин, а также исследование участков, удалённых от Курун-Уряха на десятки и сотни километров. Для последней цели предполагалось выслать в разных направлениях бригады вольных разведчиков. Надо было:

а) составить точный маркплан россыпей; всем старательским бригадам нарезать последовательно деляны в точном соответствии с планом отработки россыпей;

б) усилить и улучшить геологическую и маркшейдерскую службу на месторождении;

в) построить мощную электростанцию;

г) механизировать все добычные работы;

д) развернуть строительство служебных, культурных и жилых помещений в местах, обозначенных на утверждённом общественностью генеральном плане застройки, и не каких попало, а только по проектам. Никто не имел права построить даже барак без специального разрешения на то маркшейдера.

Будущий основной посёлок было решено строить на правой стороне нижнего течения Курун-Уряха, где имелась великолепная природная площадка, сухая и поросшая зелёным хвойным лесом. Был опубликован приказ: всякий, кто порубит свежую лесину в пределах строительной площадки, подлежит немедленному выселению, как нарушитель правил, установленных коллективом. Одновременно быстро застраивались вершина Малютки и среднее течение Курун-Уряха. Сухостоя в то время в долине Курун-Уряха было очень много.

К весне 1941 года население прииска стало быстро прибывать и уже перевалило за 1000 человек. Проникнуть сюда было непросто: требовался особый пропуск или штамп в паспорте: «Житель Дальневосточного края». Иначе народу набилось бы гораздо больше и было бы еще труднее со снабжением.

Уже были вырублены фундаменты под роскошный клуб, не менее роскошный ресторан, школу-десятилетку, плыли с Усть-Кута 65 групп прод- и промтоваров, специально отобранных для образцового прииска… Но не в доброе время появился Курун-Урях…

Грянула война! Намеченный порядок сразу же поломался. Под лозунгом «стране нужен металл» старатели снова стали бить свои ямы где попало, в ямах норовили идти только «по струе», золото оставляли везде: в бортах, кровле и полотне. У устья Малютки россыпь имела мощность до 5 м при 3 м торфов (в них также было золото), её можно было бы с большой выгодой отрабатывать открытым способом. Но под тем же лозунгом нуждаемости страны в металле добывали его из шахт, выдавая на-гора половину пласта, по метру оставляя в кровле и полотне. Настало время, когда многие стремились «вырвать и удрать», причем это были не только старатели, но даже и руководители, привыкшие работать по принципу «после нас хоть потоп». На геолога и маркшейдера, пытавшихся хоть как-то урезонить хищников, не дать им портить россыпь, иногда поглядывали как на диверсантов.

А тут ещё в это лето в Майском районе не выпало ни одного дождя. Со всех сторон горела тайга, пожары несколько раз переваливали в долину Курун-Уряха, воздух настолько заполнило дымом, что видимость не превышала 200 м. Топографические и поисковые отряды не могли работать. Воды при устье Малютки хватало только на одну бутару (тогда не было усовершенствованных промприборов).

Пароходы, тянувшие баржи с грузом по Мае, посадили их на Семиречье, в 300 км от Курун-Уряха. Река совсем обмелела. Нависла реальная угроза голода. Среди рабочих организованы были отряды для отыскания и трассирования автозимников. Одна трасса намечена была на устье Юдомы, куда предлагалось спустить застрявшие грузы, другая (ныне действующая) – на Ытыгу. Но пока эти трассы достаточно промёрзли и стали, действующими, на прииске было очень худо. Многие не выдерживали и уплывали вниз по Мае.

Разведчики готовились шурфовать долину Курун-Уряха ниже Малютки, ниже Крутого и в самых истоках, а также притоки Горелый и Крутой, на которые возлагались большие надежды. В связи с войной разведка опять попала на последние роли. Её в последнюю очередь снабжали продуктами, инструментами, одеждой, обувью. Рабочие в разведку направлялись только такие, которые каким-то образом согрешили на старании или пришли на прииск, не принеся с собой топора или хотя бы подпилка. Рабочих с топором или подпилком директор направлял на старание. Некоторые ухитрялись показывать директору топор, взятый тут же у старателей на время, чтобы только не попасть в разведку. Разведка считалась чем-то вроде штрафной роты.

Все живые силы были брошены на добычу золота. Не стало иждивенцев, все старались. Даже служащие и ИТР после работы и в выходные дни брались за лопаты, кайлы, тачки. Вымытый металл сдавался в Фонд обороны страны.

Несмотря на очень тяжелые условия работы, зимой 1941/42 года были разведаны запасы Курун-Уряха, Крутого и Горелого, причем последние не оправдали возлагавшихся на них чаяний и далеко отстали от Малютки по запасам. В правой стороне Курун-Уряха была нащупана правая струя россыпи, не связанная с Малюткой, которую в последующие годы разведали и отработали.

Моё положение на прииске было крайне напряженным и становилось все хуже. Будучи вынужденным каждую мелочь для разведки просить у руководства, которое (уже не Шепетов, а Веретин) считало, что разведчики обойдутся, я это делал достаточно настойчиво и не всегда деликатно и тактично, чем обострил отношения до того, что решил уйти, пока меня не убрали.

Как раз в Нелькане в 1942 году снова организовалась геологоразведочная контора от треста «Джугджурзолото». Я попросил перевести меня туда на должность геолога-поисковика. И моя просьба была с удовольствием удовлетворена. Весной 1942 года, как только Мая сбросила свой ледяной покров, я сплыл в Нелькан и больше на Курун-Уряхе не появлялся. Дальнейшая его судьба мне известна мало.

В. Н. Натаров.