Актер Юрий Ицков: «Я никогда не отказывался от маленьких ролей, хотел проявиться»

«Широка страна моя родная», — это для Юрия Ицкова не просто красивые слова из песни, это – его жизнь. В самых различных провинциальных театрах он набирался опыта, играл мировой репертуар, получал престижные премии и шел дальше, потому что авантюризм и жажда к познанию у него в крови. В 50 лет – круто поменял жизнь: осел в Петербурге и начал активно сниматься в кино. Он – яркий представитель старой актерской школы: никогда не делит роли на маленькие и большие, для него главное – создать образ: точный, с характером, запоминающийся. А «оживить» Юрий Леонидович может любого: от бандита до сыщика, врача, конструктора и исторического персонажа. В гостях у программы «Мой герой» на ТВЦ народный артист России – Юрий Ицков (эфир — 24 мая в 13.40).

— Народный артист России – артист, которого знают и любят от Владивостока до Питера. Вы работали и в Омске, и в Иркутске, и на Дальнем Востоке учились, и в Москве родились. При этом я знаю, что эта кочевая жизнь происходила ни от того, что у вас родители служили в авиационном полку, а напротив были людьми искусства. Вот они кто?

— Мама — актриса Драматического театра, а папа был главным режиссером театра Оперетты. Он учился в петербургской консерватории на фортепиано, и так заразился театром, что с 5-го курса рванул в Москву, не сдав госэкзамен. И поступил. Он у Таирова учился, последний выпуск. И так как у него было консерваторское образование, он был режиссером и музыкального театра, и драматических спектаклей. А поскольку национальная диаспора везде очень крепкая и помогающая, ему сказали: «Лёня, в Москве лучше не оставайся, надо ехать подальше». Когда я родился, мы вначале рванули в Тбилиси, папа поставил там спектакль, а потом – в Среднюю Азию, где мы 6 лет были. А в школу я пошел в Магадане, потому что отца приняли в Магаданский музыкально-драматический театр им.Горького главным режиссером, а мама — в драматической труппе работала.

— А школу заканчивали где?

— В Хабаровске. Я оттуда уехал во Владивосток учиться в театральный институт, а когда закончил, поехал в Иркутск.

— Если мама актриса, папа режиссер, мальчик только там и должен быть, у них на работе?

— Я только там и был. На всех репетициях Оперетты я знал все наизусть: все арии, мелодии. И, естественно, у мамы в Драме так же.

— А вам что больше нравилось: Оперетта или Драма?

— Оперетта мне очень нравилась, но Драма, как бы, серьезнее, и в Драме меньше работы, меньше труда, как мне казалось. Потому что в Оперетте надо же еще танцевать, а в Драме, мне казалось, не употеешь. Все оказалось, конечно, немножко по-другому.

— А почему вы в Москву не поехали поступать?

— Я был в Москве на каникулах, и смотрел выпускной спектакль «Пышка». Там была Гундарева, Райкин — вот такой курс был. И я встретил знакомых, которые сказали, что здесь собирают студентов во Владивосток: кто прошел второй, третий тур — все, можно ехать. Мама мне говорит: «Там наш режиссер, который с хабаровской Драмы, во Владивостоке преподает», ну и поехали. На самом деле, я просто счастлив, что я во Владивостоке учился. Потому что тогда это был закрытый город еще, и тогда его называли – «Советский Марсель», потому что там стояли иностранные корабли.

Дальше мы поехали просто курсом, театр им.Горького – Владивостокская Драма, тогда гастроли по месяцу были. Поехали на гастроли: Иркутск – Москва. И в Иркутск я просто влюбился, и, уезжая с курсом, я сказал, что я бы здесь работал. Театр им.Охлопкова! И на следующий год мы играем дипломный спектакль, а Иркутская Драма переезжает, и мне говорят: «С тобой хочет встретиться главный режиссер – Ювеналий Александрович Калантаров». Я галопом туда побежал, он говорит: «Вот мы хотим предложить…», я говорю: «Согласен!» — сразу, не дожидаясь там ничего. Ну в общем я приехал, мне дали в общежитии комнату. Третий день, час ночи, вдруг стучат в окно, я шторку отдергиваю, у нас в общежитии вахта – посторонних не пускают. А это сантехник какой-то, бурят какой-то, я открываю, он говорит: «Пусти, дай пройти в комнату к такой-то», — я говорю: «А кто это?»-, а он говорит: «Ты чего, новенький?», я говорю: «Ну да», — он говорит: «Познакомимся». Ну он залез и прошел. Через 3 дня банкет, в театре премьера какая-то, вдруг я вижу вот это лицо, он ходит там, выпивает. Я спрашиваю: «Ребята, а кто это?» а мне говорят, что это Саша Вампилов. И мы познакомились. Каждый вечер, там колоссальная писательская организация: Валя Распутин, тогда еще не Валентин Григорьевич, а Валя, Гена Машкин, Федя Реужский. Это такие разговоры. Так что все это не зря было.

— Вы там играли главные роли, или как молодой артист – «В сцене выходят крестьяне»?

— Я играл всякие: и Бабу Ягу, с удовольствием играл, с Танго Кумпарсита. Потом я сыграл «малыша» в «Затюканном апостоле», и это было такое признание. И после чего меня забрали в армию, и поехал я в забайкальский военный округ.

— В Иркутске вы играли себе, играли…

— Играл, но там редкий случай был: зритель шел, как на нерест лосось, в театр, а театр делал, в то время, все, чтоб его отвратить. И как-то в один вечер я пришел на спектакль, прохожу в гримерную, вижу – пустая сцена, а там должна была стоять огромная декорация. Я прохожу, там артист, говорю: «Сереж, а что такое?» — он говорит: «А нет монтировщиков, они сегодня все ушли, уволились». Какие-то двое пришли, их взяли, но ни директора, не главного – никого в театре нет, потому что они отмечают получение квартиры своей подруги какой-то. А зритель собрался, мы начали ставить, этих поехали искать, зритель не ушел. К 9 вечера мы поставили декорацию, мы – артисты. Ни один человек не ушел. Вот такой был зритель. И приехал заместитель директора, мы говорим: «Ну вы хоть извинитесь», — и он голову высунул через занавес и говорит: «Ну у нас тут тоже так бывает – на работе». Ну чего тут, мы сыграли спектакль: аплодисменты, и мы там выдали все, что только могли. И я тут понял, что в этом составе лучше не будет.

И мне раздался звонок, потому что в Омск уехал режиссер, с которым мы ставили «Старший сын». Симановский, который вообще первый постановщик «Старшего сына». Он говорит: «Как насчет…?»- я говорю: «Да», — он говорит: «Ну тогда тебе позвонит Мигдат Нуртдинович Ханжаров». Великий директор Омской Драмы – Мигдат Ханжаров, который коллекционировал труппу, такого сейчас не слышно. Вот они слышали, что где-то там в Самаре, допустим, в Куйбышеве, артист, который театру нужен, Мигдат летел «инкогнито», смотрел спектакль с этим артистом, улетал и возвращался, и говорил: «Артур, ну он нам нужен». Месяца два-три – еще какой-то спектакль, опять летели, смотрели и возвращались, и тогда уже делали предложение, от которого сложно было отказаться. Когда я туда приехал, там была труппа – это вот БДТ в лучшие годы. Александриев – в лучшие годы, когда Меркурьев, Борисов, Черкасов – вот такого ранга артисты. Чонишвили – это великий артист, молодежь, ну это была такая труппа. И там принимали, я приехал, и меня приняла как будто Де Ниро. Но на следующий день у тебя репетиция, и тут вот давай доказывай: Де Ниро ты или Де.

— В таком театре, в таком составе, среди таких людей трудно или легко?

— Не легко, но я и не могу сказать, что трудно. Хочется соответствовать, потому что стыдно, стыдно быть неталантливым. Хотя были всякие разные, но театр был выстроен на том, что все хорошо знали и понимали свое место. И вот у тебя были маленькие рольки, но у тебя есть возможность, ты проявишь себя, ты пройдешь дальше. Вот так было сделано. Уникальный, уникальный театр. Это были совершенно счастливые, безумные времена. Никто не хотел уезжать никуда, и из Омской Драмы никто не уезжал, там увольняли по бесталантности, но никто сам не уезжал.

— А играли вы там кого?

— Я играл Тартюфа, Лопахина, Сталина. Первая постановка в стране, когда вышли «Дети Арбата» — роман Рыбакова, меня главный режиссер Григорян Феликс Григорьевич вызывает и говорит: «Ну давай Сталина, рискнем?»- я говорю: «Ну и рискнем». Я бы с другим режиссером, может и не согласился бы, а с этим мы так шли в одном направлении. Это был такой трагический фарс, на этом спектакле я понял, что это за фигура вообще.

— Почему уехали-то вы все? Что случилось?

— Мне позвонили из Питера. И мама еще переехала в дом ветеранов сцены из Хабаровска, она не хотела ко мне, она хотела в дом ветеранов – там была ее компания из Архангельска. Так там было так хорошо, что с гастролей я ехал к ней в отпуск и месяц там со счастьем проводил. Действительно веселая очень компания: с преферансами, коньяками. Но в 50 лет уезжать, вообще никто не верил. Народный артист, пенсионер, председатель СТД – никто не верил. А я понял, что это ж единственный шанс. Или вот все вот на диване, или я хочу проверить, так ли все хорошо. И в никуда. Ну в театр, я знал, что в театр все: меня пригласили, я буду играть. Но как я буду играть в этом театре, никто не знает. Сложится или нет – никто не знает. Будет ли там какое кино – да вообще никто не знает. И мой друг, Сережа Лысов, с которым мы в Омске работали, он еще раньше меня уехал в Питер, и опять вовремя звонок, он говорит: «Слушай, ну вот давай, вот директор с тобой хочет поговорить», — я говорю: «Давай я прилечу на разговор». И так получилось, у нас был секретариат СТД, и я из Москвы рванул в Питер на один день, поговорил. И понял, надо ехать. Я знал, что их сравнивать нельзя: Омскую Драму и Театр на Васильевском, в том состоянии. Но мы поняли, что здесь есть возможность делать что-то, и было очень большое желание. И поехали.

— Юрий, а вот скажите мне пожалуйста, вы вот говорите: «50 лет – я полетел на разговор, потом мы подумали, что мы сможем это сделать», — а у вас семья уже была на тот момент?

— Ну, конечно, Надя – жена моя.

— А она по профессии кто?

— Актриса. Она закончила в Омске студию.

— Хочу теперь спросить о кино.

— Первый опыт – я даже не помню, к сожалению, название сериала, и там причем такая ролька, не маленькая, ну так: не большая, но и не маленькая. И конечно первый съемочный день, слава богу, повезло с партнером – Петр Сергеевич Вельяминов, Бутурлин ставил, Виктор. Вот как тупой я перестал соображать вообще, что от меня хотят, мне лишь бы все это закончилось. И вот уже втроем сели, и объясняют мне вещи, которые я прекрасно понимаю, но я их сделать не могу – вот ступор.

— Что вас смущало. Юрий, камера или то, что зрителей нет?

— Всё. Вот всё: Вельяминов, режиссер, что над душой стоят: «давай быстро снимем», – вот все. Потом в конце я сделал как-то там, я думал: «Ну вот, так хотел в Москву ты въехать, вот и въехал ты в Москву». И мне Бутурлин говорит: «Не-не, ты будешь сниматься еще, у тебя лицо такое, типаж». Короче, потом вот с таких маленьких, я ни от чего не отказывался, потому что надо было просто появиться. А потом вдруг «Секретная служба его величества» — огромная ролина, потом – «Бандитский Петербург». Недавно встречает человек, мужик, говорит: «Спасибо», — я думаю «Ивановы» или что-то, а он говорит: «Спасибо за Сахатова». Ну уже 15 лет то прошло. Потом был «Перегон» Рогожкина – прекрасный фильм.

— А как вы считаете, это везение ваше личное такое, что вы играете Сахатова, Антипку Душегуба, и одновременно в сериале «Ивановы-Ивановы», где все совсем другое, где вы совсем другой. Так почему получается, вам везет?

— Везет, но везет тому, кто везет. И я эту опасность очень быстро понял. В кино такого клиширования – хорошо сыграл вора в законе, все, у тебя следующий сценарий – оттуда же, следующий – оттуда же. И я отказывался даже, потому что мне лучше даже меньше, но не генерал майор уголовного розыска, а совсем другое.

— А вот на площадке, когда долгий какой-то съемочный процесс, продуктивно, когда все дружат или продуктивно, когда все ругаются, Юрий Леонидович? Вот что нужно делать: любить друг друга на этой площадке, даже если вы играете злейших врагов?

— Любить, потому что любовь все-таки раскрепощает: любовь, веселье, юмор. Вот всегда в театре я прихожу смотреть спектакль, и я знаю, как пройдет спектакль примерно. Если такие все серьезные, как бы сосредоточенные, то он пройдет, может даже хорошо, но, как говорил покойный главный режиссер Омской Драмы – Артур Хайкин: «Ты хорошо сыграл, хорошо, но не виртуозно», — вот это очень точная штука. Вот хорошо он, хорошо пройдет, но скучновато, без куража. А кураж – глаза горят, скорей на сцену.

— Что для актера более полезно: хула и клевета, которую по Пушкину надо приемлить равнодушно, или восторги и восхищения?

— Вы знаете, вот все полезно: и хула, и клевета, и восторг, и восхищение. Невозможно сказать, что это вредно. Нет, полезно, хула и клевета – полезно. Почему я верю в это? Один очень умный человек сказал: «Слушать надо врагов», — потому что друг тебе правду не скажет, как ты сыграл сегодня, а враг скажет. Критик, например, — враг, но там есть очень рациональные зерна, а восторг и восхищение человека окрыляют, немножко поднимают — это тоже надо. Но соображать надо, на какой ты планке стоишь, по какой дорожке бежишь, где, кто рядом.

— Спасибо вам!