Творческий взлет Леонида Громова пришелся на 2010 год. Выход на экраны драмы «Громозека», и сразу успех: обложки главных киножурналов страны и призы на кинофестивалях за лучшую мужскую роль. Предложения посыпались: сначала роли второго плана, затем — полноценные центральные. Сериалы «Линия судьбы», «Рельсы счастья», «Королева бандитов», «Восьмидесятые» и целая россыпь комедий. Прославленный режиссер Марк Захаров как-то сказал молодому артисту: «Вы — комический актер, но настоящий комик приходит с возрастом, надо подождать». В свои 58 Леонид Громов признанный мастер, для которого все жанры хороши, кроме скучных.
— Откуда вообще взялся актер — Леонид Громов?
— Папа был журналистом курским, в курской газете, и они, все равно, журналистов держали при номенклатуре. Ну то есть, в том доме, в котором я родился и вырос, и жил, наверное, первые лет девять, там была капитальная хрущоба, как бы назвать, «лакшери» — хрущевка. Такой кирпичный дом, очень хороший. Этот дом был недалеко от речки. Надо было пробежать туда, спуститься вниз под горочку, и уже на реке. Поэтому детство было такое: по садам, огородам, по речкам, сараям и прочим интересным местам. И родители работали, поэтому ключ на шею повесили и сказали, что еда в холодильнике.
— Мама чем занималась?
— Мама была бухгалтером всю жизнь. Она работала на одном предприятии в Курске, которое называлось «База РосторгОдежда». Там она проработала бухгалтером, а потом главным бухгалтером.
— А что в детстве было интересного, кроме садов, огородов? Кино?
— Ну, кино было очень интересно! Фильм «Золото Маккены» про ковбоев и индейцев и про золото мы посмотрели 33 раза! Чуть ли не каждый день – такое было очарование!
Но у нас же все было самодельное. Надо было сделать себе велосипед, либо его покупали, и надо было вытрясти его из родителей. А, если нет, то у друзей находились старые велосипеды, которые надо было ремонтировать. Все было самоделкино. Игрушки делали себе сами, поэтому вполне себе были как-то заняты, все время находили себе какие-то дела. В театр я попал совершенно случайно, но рано – это был класс третий, лет девять мне было. К нам на урок музыки пришел какой-то бородатый человек, я бы сказал, что он был иногородний, явно не курский. Он был в замшевой кепке, с огромной бородищей… звали его, и, собственно, зовут Игорь Владимирович Селиванов. Он просто попросил всех в классе рассказать любой стишок из программы. «Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный»…что-то я такое пробуровил, совершенно не обращая на это внимание. А он из нас отобрал человек пять в студию при народном театре – ТЮЗ «Ровесник». И я стал туда похаживать. Прицел был вот на что – тогда же, при советской власти писали пьесы для детей, в которых играли дети. Это не был спектакль для взрослых, в котором проводят ребенка через сцену за ручку, а потом обратно возвращают родителям за кулису. Это был спектакль, в котором мы играли пионеров. Первый мой спектакль был «Тимуровец Лаптев». Я играл двоечника Нечитайло, и потихоньку втянулся, потому что мои интересы начинали вместе со мной подрастать, а там появлялись и новая музыка, пластинки, книги, правильные разговоры, девчонки – это там все соединилось, и вот я туда прирос. И, когда школу заканчивал, у меня появилась внутренняя наглость, и пошел к Селиванову и говорю: Игорь Владимирович, я буду поступать в театральный институт! Он ответил: «Ну, с богом! Давай! Я в тебя верю!»
— А Вы как-то себе представляли или Вам объяснил Игорь Владимирович, как поступают в театральный институт? Что для этого нужно сделать? Сразу во все вузы подавать документы? Что должна быть программа, туры, конкурсы?
— Нет, он ничего не объяснял, но ходили между собой разговоры на эту тему. Я из Курска поехал не один, со мной поехал Саша Агарков – это был знаменитый Буровский курс в Щукинском училище. И с нами еще поехал наш старший товарищ, очень хороший был характерный актер – Юра Реснянский – актер курского театра. И он нам очень помогал весь этот круг пройти: ВГИК, «Щепка», МХАТ…Меня в «Щуке», куда я и хотел, с предварительного тура отправили на третий тур, я расслабился, подумал, что уже поступил… и слетел с этого тура. Я расстроился, мне даже Александр Михайлович Поламишев предложил сначала поучиться в Ярославском театральном институте, а потом вернуться, но мой старший товарищ Юра Реснянский, надо отдать ему должное, когда я впал в тоску, а грустить я умею, он сказал: «Пойдем еще раз в ГИТИС! Просто пойдем к другому мастеру». Я пошел и поступил! Вот так я оказался на режиссерском факультете в актерской группе у Оскара Яковлевича Ремеза.
— Вы были на курсе звездой?
— Нет, нет! Я не был на курсе звездой! У нас на курсе звездой был Мадяныч – Роман Мадянов, Таня Аугшкап была звездой. И концу в ряд звезд вышла Ира Розанова благодаря спектаклю Кама Гинкаса «Блондинка».
— А в «Ленком» как Вы попали? Как все? Пришли показываться, как после института артисты молодые попадают в театр?
— После института мне пришлось пойти в армию. Я отслужил в кавалерийском кинополку в Алабино. Пришел из армии и, наверное, месяцев семь я болтался.
— А у Вас семья была уже на тот момент?
— Мы расписались в 1984 году, как раз перед самым уходом в армию.
— А жена откуда взялась?
— Жена – однокурсница – Таня Аугшкап. Это был студенческий брак.
— Вы оставили жену молодую и отправились в кавалерийский полк?
— Да, оставил ее у родителей на полтора года. Отслужил в полку и вернулся. За семь месяцев болтанки, вы будете смеяться, мы пытались сами делать какой-то материал для показа в театр. Мы делали с моим товарищем Сережей Векслером по пьесе Нины Садур «Ехай» заготовку, чтобы пойти показаться. Ха это время мы умудрились попасть с ним в театр, который назывался «Приключения и фантастики», художественным руководителем был Владимир Гусинский. Он уже тогда занимался приключениями и фантастикой. Мы репетировали круглые сутки в ДК «МЭЛЗ» (ламповый завод) — это было шикарное старое здание, а он постоянно приходил с какими-то комиссиями, с какими-то людьми, показывал нас и уходил. А потом он пропал и пропал этот театр, и ни один спектакль не вышел. Но зато мы с Сережей Векслером сдружились и сделали этот «Ехай». В это время в театре Ленинского Комсомола было объединение «Дебют», которое возглавлял знаменитый драматург Михаил Филиппович Шатров. Объединение существовало уже года три, а репертуара там не было, поэтому сначала взяли готовый спектакль Владимира Мирзоева «Праздничный день», и играли его, просто чтобы отчитаться, поскольку есть объединение «Дебют», но дебютов там не было. Владислав Быков – актер «Ленкома» сделал компиляцию из двух пьес Нины Садур «Ехай» и «Чудная баба». Спектакль так и назывался «Две пьесы Нины Садур». Изначально он репетировал с актерами из театра, но им это было не интересно, а мы с Сережей Векслером туда вошли, потому что были уже в материале. Этот спектакль частично взяли в репертуар в Ленкома на малую сцену – они – Марк Анатольевич Захаров и Экимян, тем самым взяли меня в театр. Они даже при мне разыграли сценку, что, вот есть молодой актер, а Экимян спросил: «Какой? Вот этот?», а Захаров ответил: «Да, вот этот. Вы не обращайте внимания, он просто так выглядит, но он талантливый человек». Я стоял окаменевший, не понимая, что говорить, хотя, как вы видите, я болтливый человек. Правильнее всего молчать, подумал я! И они меня взяли в театр «Ленком». Это было в 1986 году.
— Захаров брал Вас на что-то?
— Нет, вначале мне сказали отсматривать репертуар. Ходить смотреть спектакли и быть готовым к тому, что меня могут куда-то ввести. Потом произошло страшное…Был такой в «Ленкоме» режиссер Гарий Черняховский, и кто-то его подбил взять таинственное произведение, которое все называли «мозаичным», это определение, даже сейчас вызывает настороженность, и даже опасность. Короче, некий драматург из театра «Моссовета» написал произведение по роману «Царь – рыба». Это были какие-то непонятные куски…Мы это все репетировали, а оно одно к другому не монтируется, хотя были сделаны грандиозные декорации. Татьяна Ивановна Пельтцер тоже ходила на репетиции — у нее был роль Царь – рыбы. Она только попросила чешую ей не надевать. Из-за этой мозаичности я не понимал, что надо делать и даже просил заменить себя. Даже к Захарову ходил и говорил, что не имею права играть что-то не свое и делать это плохо. Но Марк Анатольевич, говоря теперешним языком, меня развел, и мы отыграли в один день три прогона – три спектакля: утром для худсовета, днем для пап и мам, и вечером для зрителей. И это было по нисходящей – одно страшнее другого. Это был провал. Но на меня никто не спустил собак, не претерпел я ни каких наказаний, НО, я знал актерскую байку о том, что артиста в театре судят по первой сыгранной там роли. Я думаю, что в этот момент мне надо было убегать из театра, куда глаза глядят… Кстати, Гарий Черняховский пропал из театра также тихо, как и этот спектакль.
— А сколько Вы после этого проработали в театре?
— Четыре или пять лет. Всего семь сезонов.
— И ничего за эти годы не происходило?
— Нет, были вводы – меня вводили то в один спектакль, то в другой. Потом, в 1989 году они собрались ехать в Америку, а мне сказали, что если я буду хлопать в Танце матросов в спектакле «Юнона и Авось», то я тоже поеду в Америку. Я научился делать нужные движения и поехал. Должен сказать, что это было здОрово! Но за это я расплатился тем, что меня стали вводить в эти танцевальные спектакли: «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Поминальная молитва». Мы были где-то на гастролях и я написал заявление об уходе. Марк Анатольевич пригласил меня в свой номер на разговор, и говорил мне о том, что комический дар – ему нужно дать время…я вообще театр получил в 40 лет. Мне показалось, что он говорит что-то правильное и я остался. И промучился так еще полгода. Интересы Марка Анатольевича в то время были в Государственной Думе, он стал интересоваться политикой. Потом он стал говорить о спортивности, а у меня после всех этих Ленкомовских плясок связка порвана, где-то что-то болит, о какой спортивности может идти речь? У его актеров в приоритетах всегда было правильное актерское существование, связанное с гиперправдой. Там не кричали, не кривлялись, не наигрывали, меня это приводило в восторг! И тут — спортивность… Он начал брать много спортивной молодежи, видимо, для плясок в спектаклях. И я написал заявление во второй раз. Написал, что настоящее мне кажется противным, будущего я не представляю, и поэтому, я думаю, спортивно, что я вас сегодня оставляю.
— А был какой-то фильм, который Вы потом смотрели и говорили о себе: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!». Хоть один разочек?
— Нет. У меня есть фильмы, которые я сам люблю. Я считаю нестыдной свою работу у Рогожкина – «Своя чужая жизнь», у Володи Котта — «Громозека», у Володи Мирзоева – «Борис Годунов».
— А знаменитым просыпались?
— Снявшись у Димы Месхиева в «Линиях судьбы» в 2003 году, я пошел в хозяйственный магазин, и услышал, как две продавщицы шептались: «Глянь, актер!» А вторая: «Ну и что?» Первая: «Как что?! Его же убили!!!» Я подумал, какой у нас на самом деле замечательный и хороший зритель.
— А в жизни Вы человек комфортный? С Вами легко? В семье, в быту, в соседстве?
— Легко, до раздражения. Я думаю, что я скучный, аутичный, но я не бука, я закрытый. Потому что после экстравертного поведения, когда напрыгаешься, наскачешься на съемках, со всеми переговоришь, наболтаешься, после этого восстанавливаешься только тем, что помолчишь.
— А Вам это удается?
— Конечно!
— А есть ли у Вас какие-то предпочтительные формы отдыха? Вот что Вы любите?
— Знаете, вот, взять и вынуть из головы всю ответственность и отложить куда-нибудь….вот, если я знаю, что несколько дней точно принадлежат мне, я вынимаю из себя ответственность. Вот это чудесное праздноление с книгой, с телевизором, с женой, с прогулками. Для меня отдых всегда, когда это не работа, и не важно, где я нахожусь.
— Прекрасно! Спасибо, Леонид! Я Вам желаю и себе, как зрителю – как можно больше работы, потому что мы – зрители очень любим смотреть фильмы, где Вы играете.
— Спасибо Вам за добрые слова!