Чеченская война началась 25 лет назад. Казалось бы, четверть века. Многое уже забылось и стерлось из памяти. Но нет, время не лечит. И для меня, и для сотен тысяч участников и свидетелей этой войны все было, как вчера. Тысячи пропали без вести, оказались в плену, стали инвалидами, были украдены. Их жизнь уже никогда не будет прежней.

Сегодня я хочу рассказать, а главное, показать то, что я никогда не забуду. Я до сих пор помню все в мельчайших деталях, но по-настоящему о войне рассказывают мои снимки.

Первые же дни войны повергли всех в жуткий шок, потому что начали умирать люди. Всего за день до начала войны мне удалось попасть в военную базу в Моздок. 11 декабря прошла информация, что первые колонны войск со всех сторон входят в Чечню и уже есть потери.

На военном аэродроме были бесчисленные брезентовые палатки, множество танков и бронетехники стояло вдоль посадочных полос. Один за другим садились транспортные самолеты, откуда выгружались бронетехника, солдаты, боеприпасы ...

Ночью в Моздок прилетели первые вертолеты с грузом 200 и 300. Выносили носилки с погибшими, раненых несли в военный госпиталь на аэродроме. Из военного госпиталя меня начали прогонять. Но я не ушел. «Уходите отсюда немедленно!» - кричал на меня главврач, чтобы все слышали. И в то же время жестами показывал, где находится операционная. Так негласно врач, рискуя, разрешил съемку. Это была его гражданская позиция. Он думал, как и я, что эти страшные снимки смогут отрезвить политиков... Несколько человек, все - тяжелые. У многих уже ампутированы руки, ноги. Эти жуткие кадры до сих пор стоят у меня перед глазами.

Моздок был крупнейшей военной базой, и работать здесь было очень сложно. Он стал для журналистов своего рода ловушкой. И в войска не пускали, и снимать не давали. У меня засветили пленку, когда везли на тележке ракеты к самолету. На контакты с журналистами никто не шел.

Но постепенно удалось наладить контакт с Внутренними войсками. Они блокировали границы Чечни по периметру. Особенно опасной считалась восточная граница Чечни с Дагестаном в районе Хасавюрта, откуда могла прийти помощь боевикам.

В огромные вертолеты Ми-26 загружались боевые машины пехоты, другая техника, затаскивались доски, которые должны были пойти на дрова, садились солдаты и летели. В пути бойцы дружно доставали сухпайки и молча ели тушенку. Где-то после часа полета мы приземлились. В чистом поле лежал снег. Было холодно, и бойцы, выйдя из вертолета, буквально в 50 метрах от места посадки тут же начинали занимать оборону и рыть окопы в промерзшей земле.

Я работал по обе стороны фронта, видел слезы с обеих сторон. Через три недели в Краснодаре я снимал груз 200. Привезли гроб из Чечни. В нем лежал молодой парень-срочник. На кладбище рыдали мать, сестра, отец. Очень неловко чувствовал себя военком. Спустя несколько дней я вновь был в Чечне и снимал ту же картину уже на чеченском кладбище. Как и в Краснодаре, в глазах людей были такие же слезы и непонимание, что же происходит, почему это случилось. Во имя чего эти жертвы?

Осенью 1996-го, после заключения Хасавюртовских соглашений, я снимал совместные чечено-российские блокпосты. Те, кто еще вчера стрелял друг в друга, совместно несли службу и угощали друг друга арбузами.

Под пули я никогда специально не лез, но безопасности нигде не было. Часто опасность поджидала меня совершенно неожиданно. Людей похищали каждый день, и далеко не все вернулись из плена.

Для подготовки материала в Первую чеченскую приходилось работать по обе стороны фронта. С боевиками и с федералами. В каждом населенном пункте был блокпост, на котором досматривали проезжающих. В суматохе военных действий населённые пункты частенько переходили из рук в руки. Приходилось работать то на одной, то на другой стороне. Утром тебя досматривают федералы, а вечером на этом же посту - боевики. Они журналистов не проверяли. Любили, когда их фотографировали, и всегда говорили вслед машине: "Пишите только правду". А был случай, что и не проверяли совсем. Никто.

В 1995 году я из Москвы прилетел в Минеральные Воды. Взял частника и поехал в Грозный. За время поездки нас не остановили ни разу. Мы доехали в город, где шли бои. На одном из главных блокпостов, которые контролировали боевики, я в январе 1995 года делал снимки молодых ребят. С одним из них, Саидом, даже подружился. И вот на этом блокпосту, когда я снимал боевиков, крепкие ребята, взяв меня под руки, затолкали в машину. Я успел крикнуть Саиду, что меня увозят. Привезли боевики в штаб. На мой вопрос, что случилось, привели старичка.
Он показал на меня пальцем и сказал, что видел меня вчера в форме капитана и я был с усами. Редакционное и командировочное удостоверения на допрашивающих не производили никакого впечатления. Главный аргумент и улика - что нет усов. И я никак не мог оправдаться, почему у меня нет усов. Саид меня спас.

Он приехал в штаб, по пути захватив главу района, с которым я познакомился недавно. Вместе они поклялись, что знают меня уже несколько дней. Мне было, как это могло показаться в этой абсурдной ситуации, не до смеха.
С Саидом мы встретились через несколько месяцев в Грозном. Теперь он уже не был боевиком, а стал бойцом чеченских войск, которые были на стороне федералов. На самом деле, он выполнял приказ, как и многие другие боевики, они перешли к федералам на службу формально. Получив оружие, ждали часа X. Саид периодически доставал припрятанный свой автомат и выходил на ночную охоту. Как снайпер обстреливал блокпосты. Я до сих пор не могу прийти в себя, вспоминая его рассказ и терзаясь в противоречиях. Понять, как мне надо было поступить. Как быть дальше в таких ситуациях. Больше я его не видел. Тебе, Саид, я очень благодарен и, честно говоря, забыл, как тебя на самом деле зовут.

В Грозном самый большой удар на себя приняло русское население. Им просто было некуда бежать. В январе 1995 федеральные войска постепенно выдавливали боевиков из города массивными обстрелами и бомбежками. Мирные жители, у кого была возможность, в основном чеченцы, уезжали из Грозного в поселки к родственникам и знакомым. На окраине Грозного, в Черноречье, я снимал девятиэтажку, в которой все этажи были пробиты бетонобойной авиабомбой. Воды в городе не было. Жители тянулись к местному пруду с ведрами за водой. Здесь же торговали с рук продуктами.

Неожидано на низкой высоте над рыночком с огромным ревом пролетает штурмовик. Люди бросются от страха врассыпную. Куда бежать, непонятно. Все начинают сталкиваться друг с другом в этом хаосе. Периодически раздаются где-то взрывы. Но на них уже не обращают внимания.

У меня на шее фотоаппарат, и я стараюсь запечатлеть обстановку. Неожиданно рядом со мной останавливается машина. Водитель и пассажир открывают двери машины и эмоционально просят сделать снимок. Смотри, что творят! На заднем сидении лежит мальчик с оторванными ногами. Я успел сделать снимок - и машина понеслась прочь. На следующий день я нашел его в больнице.

Он лежал с ампутироваными ногами, а рядом рыдала мать. Фото 7-летнего мальчика из Грозного Миши Епифанцева "Комсомолка" не побоялась напечатать на первой полосе. Несколько лет я рассказывал читателям "Комсомолки", как складывалась дальнейшая жизнь этого мальчика. О судьбе Миши Епифанцева узнали в Швеции. Он стал для шведов символом чеченской войны. Сердобольные шведы собрали деньги на его лечение и протезирование. Позже на собранные деньги его семье даже купили квартиру в Тольятти, чтобы они смогли уехать из разрушенного города.

Так случайный снимок, сделанный мною, помог Мише и его семье выбраться из кошмара войны. Родное государство смогло помочь Мише только тем, что выдало справку о том, что он инвалид детства, а это означает, что он родился без ног.

В марте 2000-го я был свидетелем финала операции в селе Комсомольское. Она стала одной из самых успешных операций федеральных войск за всю чеченскую кампанию. Покинув Грозный, боевики сосредоточились в этом месте. Здесь их окружили федералы. В ожесточенных боях здесь было уничтожено примерно 1800 боевиков.

От домов уже ничего не осталось - только фундамент. Наверно, уже и боевиков нет в живых. Танк прямой наводкой метров со ста расстреливал дома в низине села. Там находились окруженные чеченские боевики. Еще вчера они бойко отстреливались из подвалов. И мне, чтобы что-то снять, приходилось ползать на карачках по грязи. Кое-где лежали трупы боевиков. Некоторые, что на дороге, были раздавлены танками так, что нельзя было понять, где начинается и кончается человеческая плоть, а где - грязь.

До этого в танк из гранатомета попал выстрел. Граната пробила лобовую броню танка Т-62 рядом с водителем. Но произошло чудо. Никто из экипажа не получил ранения и машина цела. Только небольшая сквозная дырка в броне, куда и толстый карандаш не просунешь.

Отстреляв боекомплект, танк уступал свое место следующему с полным запасом снарядов. Так берегли своих людей. На вторые сутки после такой танковой утюжки из подвалов ответного огня уже не было. Но танки все равно продолжали долбить руины. Вдруг кто-то из боевиков уцелел и затаился. Я снимал, как стреляют танки, и сзади, и сбоку, но чувствовал, что удачного снимка все еще нет. И не будет, если не залезть на стреляющий танк. Иначе не видно, куда он стреляет. На танк я залез и сидел на корточках за его башней. Потом поднялся. Встать в полный рост было страшно - очень уж хорошей я становился мишенью. А еще надо было удержаться на танке во время выстрела – встряска приличная. Но о страхе моментально забыл, когда начал снимать. Самое сложное - успеть снять сам выстрел. Снимали тогда на пленку, и увидеть результат, как сейчас на цифровой камере, было нельзя. Стрелял танк примерно два выстрела в минуту. Выждав момент, я вставал в полный рост, ждал выстрела и снимал. Отсняв несколько выстрелов и пару пленок, я покинул позицию. Так получился этот кадр.

Проходила зачистка в оставшихся кварталах села, на фоне горящих после боя домов. Сопротивления уже не было. Части боевиков все же удалось прорваться и переправиться по натянутым стальным тросам через реку и скрыться.

Через несколько месяцев я снова был в Комсомольском. О том, что раньше здесь было село, напоминали только груды битого кирпича.

9 мая 2004 года я был на стадионе в Грозном во время парада. Тогда взрыв заложенного в трибуну снаряда унес жизнь президента Чечни Ахмата Кадырова. И мне тоже досталось.
Я стоял сбоку, метрах в семи от трибуны, где сидели гости. Только что фотографировал знакомых омоновцев. И вдруг - чувствую, что я лечу… Только потом услышал грохот взрыва. Меня отбросило на несколько метров. Все было окутано клубом пыли и дыма… И в этой пелене началась беспорядочная стрельба из автоматов.

Еще в полете мелькнула мысль, что это теракт. Но насколько масштабный? А может, переворот? Что всех будут сейчас мочить из автоматов? Возник другой страх. Понял, что не чувствую ног. С надеждой потянулся к ним руками. Ух! На месте! Нащупал фотоаппарат, поднял, сделал несколько кадров вокруг себя, в оседающей пыли. Вокруг лежали люди. Стрельба прекратилась. Я еле-еле поднялся, болели ноги. Их побило разлетевшимися от взрыва осколками битого кирпича. Местами брюки были пробиты. С трудом повернулся и поковылял в сторону трибуны. Опять началась стрельба, и я на несгибающихся ногах попрыгал по лавочкам стадиона вниз.
Снимаю трибуну – там плотная стена охраны растаскивает тела. Но толком ничего не видно. Внизу, перед трибуной, лежат несколько тел. Вот человек, похожий на коменданта, спускается с трибуны с белым от пыли лицом - у него из глаза течет кровь, а вот несут командующего Северо-Кавказской группировкой - у него оторвана нога. А вот местный фотокорреспондент Адлан Хасанов, с которым я только познакомился и разговаривал минут 15 назад, лежит в луже крови. Ему уже не помочь. Я под немой укор коллег, склонившихся над ним, делаю снимок. Не снимать не могу - эту трагедию должны запомнить люди.

Ряды охраны несут тело, а кого - не видно. Пытаюсь протиснуться. Охранник поднимает автомат над фотоаппаратом и говорит - сейчас разобью! Они проходят мимо.

Минут через 15 стадион после взрыва почти пуст. Раненых и погибших вывезли на первых попавшихся машинах. Саперы разгоняют всех остальных – все боятся повторного взрыва. Ноги напоминают о себе - сочится кровь, тут же, на выходе со стадиона, мне забинтовали рану. До меня наконец-то дошло, что я жив и на этот раз пронесло. И мне стало легко и радостно - я остался жив.

На этом фото не курорт, а город Грозный, май 2000 года. За этот снимок снайпера я получил награду фотоконкурса World Press Photo. На фото – явный контраст. Какая-то нереальная и не совсем понятная картинка. Три месяца назад город освободили от боевиков. Но обстановка неспокойная. Раздаются выстрелы, а ночь напоминает Новый год с иллюминацией и грохотом - только от реальных взрывов и стрельбы. Это самый центр города, единственная уцелевшая высотка напротив цирка. В высотке располагается мобильный отряд МВД вместе со штабом.

Я сам напросился сюда, наверх, чтобы сделать панорамные виды разрушенного города. Поднялся на крышу и увидел… пляжную сцену. На весеннем солнышке загорали и грелись бойцы. Мое появление с фотоаппаратом вызвало некоторый переполох. Я всех успокоил, сказав, что снимаю снайпера. Благо он стоял на крыше и периодично поднимал винтовку - следил за обстановкой. Сопровождающего, который был со мной, больше всего волновало, чтобы в кадр не попала бутафорская пушка из дерева, издалека имитирующая грозное оружие.

Я сделал всего несколько кадров, чтобы не будоражить этот пляж. Честно говоря, мне было не до этого. Полчаса назад я снимал двух погибших журналистов. И все мысли были о них. В Грозном машина, на которой они ехали, была подорвана. На носилках рядом с воронкой лежали прикрытые тела, рядом перевернутый взрывом уазик. Мысли путались, поэтому я и не понял, что только что снял один из своих лучших кадров. Вот судьба! С этими журналистами я ехал в одной машине из Ханкалы. Там располагался пресс-центр, около которого в вагонах жили военные журналисты. Мы вместе ехали в Грозный.

Разговорились. Они были откуда-то из Сибири. Приехали, чтобы сделать материал о своих земляках-военнослужащих. Я даже решил остаться с ними и поработать вместе. Но их земляки-военослужащие не захотели связываться с «центральной прессой», сославшись, что негде меня разместить. Я поехал дальше в штаб. Они остались. Их повезли по блокпостам, и по дороге они подорвались. И вот такая встреча… Сейчас это стало бы главной новостью. Погибли журналисты. В 2000 году, когда доступной связи в Чечне не было, эту новость просто физически нельзя было передать, не говоря уже о снимках. Я не знал даже их фамилий. Сейчас я не могу сказать, узнал ли кто-то об их смерти.

2000 год, горная часть Чечни. Десантники на рассвете вернулись из рейда, в котором искали боевиков. С собой меня они не взяли. Всю ночь я почти не спал - в палатке было жутко холодно и сыро. Десантники рухнули от усталости, как только зашли в палатку. От холода они прижались друг к другу. Помню, как с трудом преодолел усталость, чтобы встать и дрожащими от холода руками почти в темноте сделать фото. Этот снимок «Спящие солдаты» был признан фотографией года на фотоконкурсе «Интерфото»-2001.

Исламское правосудие оставило и на мне свой след. 1996 год, Чечня. После подписания Хасавюртовских соглашений начинают вводиться исламские традиции. Женщины закрывают лицо. Пьянство наказуемо. Заработал шариатский суд. Провинившихся публично бьют палками. Я решил испытать на себе суровое наказание. Пошел и сдался суду, так как вечерком выпил бутылку пива, в чем чистосердечно признался. Естественно, я рассчитывал на снисхождение и гуманность судей и палачей, так как пиво в Грозном продавалось везде. Я лег на лавку и получил два сильнейших удара палкой по спине. Больше боль терпеть не смог и соскочил с плахи. На спине появились две кровавые полосы. На следующий день я снимал публичные порки уже со знанием дела. Улыбок на лицах осужденных не было.

Разные лица войны. Радости на них практически нет. Специально я не снимал эту подборку. Но просмотрев сотни фото, решил вычленить лица войны.

В Чечне мне довелось пересекаться и с лидерами боевиков. Легенды о своей неуловимости они сами же и опровергали.

В феврале 1996-го я шел по Грозному с фотоаппаратом на шее. Подходит паренек и спрашивает: «Пресса? Сегодня Дудаев встречается с журналистами». И называет село. Я еду в это село, а там боевики пересаживают журналистов в свои машины и отвозят в другой аул. В обычном деревянном домике Дудаев и Закаев, расстелив на столе карту, рассказывали об обстановке и своих планах.

Я успел задать вопрос: «А почему Дудаев до сих пор жив, если за ним охотятся все спецслужбы?» Дудаев ответил: «Хороший вопрос! Значит это кому-то надо!»

Примерно через месяц его вычислили по спутниковому телефону и уничтожили самонаводящейся ракетой.

Имя Басаева уже было известно после захвата больницы в Будённовске. Я к нему попал на день рождения 14 января 1997-го. В кафе, где намечался праздник, проблем пройти у журналистов не было. Произносились кавказские тосты, гости танцевали лезгинку. Шамиль в костюме и меховой шапке принимал подарки. Особенно ему нравились кинжалы.

Я спросил, как он проводит личное время.

- Люблю смотреть мультфильмы, - ответил он. - Особенно "Чип и Дейл"...

Вот вроде кончилась Вторая чеченская война. За окном лето 2001 года. Федералы в Грозном сидят на блокпостах из бетонных блоков и стараются не высовываться . Жуткая обстановка в городе даже днём. Периодически слышна стрельба. Страшно выходить на улицу. Чеченский ОМОН почти ежедневно несет потери. За ними охотятся боевики. Их отстреливают. Им мстят. За то, что ОМОН выкорчевывает гнёзда боевиков. В первый день, когда я пришёл в ОМОН, там хоронили погибших накануне ребят. Тела двоих погибших омоновцев, завернутых в ковры, несли на кладбище.

На фото слева начальник штаба чеченского ОМОНа Бувади Дахиев несет тело завернутое в ковер. Он сумел сплотить омоновцев и повести их за собой. В Первую и Вторую чеченскую он был на стороне федералов, хотя хотя родной брат был по ту сторону фронта. Несколько раз Бувади был ранен. Много раз "Комсомолка" делала материалы о нём и о чеченском ОМОНе. Бувади погиб в 2006 году. В бою он попытался договориться с другой стороной, чтобы прекратили огонь. Он вышел на переговоры без оружия. И погиб.

Портреты всех погибших омоновцев высечены в граните. Этот барельеф из портретов уже тянется на десятки метров на базе ОМОНа в Грозном.