«В кино, Никулин, вы сниматься не будете. Профилем не вышли!»

На стенах кабинета Максима Юрьевича развешаны портреты его знаменитого отца. И всюду - на столе, полках - стоят клоуны. Фарфоровые, глиняные, тряпичные...

- Никулин клоунов специально не коллекционировал, ему просто их привозили со всех концов света, - объясняет обилие фигурок Максим Юрьевич. - За что его любила вся страна? Он был хорошим клоуном, но не великим. Ему удавались и комические, и серьезные роли, но одновременно с ним в советском кинематографе блистали Папанов, Миронов и Леонов... Но в папе было сконцентрировано то, что всегда в дефиците: искренность, преданность и желание помочь. Вот в этом заключался его талант - уже не актерский, а человеческий.

ПРО «ГЛУПОЕ ЛИЦО» И СТАРЫХ КЛОУНОВ

- Отец мечтал поступить во ВГИК, но его не приняли. Вроде у экзаменаторов претензий к нему не было, но после последнего тура они объяснили: «Знаете, товарищ Никулин, в вас что-то проглядывается, но для кино вы не годитесь. Вряд ли вы будете сниматься - профилем не вышли». Та же самая история с ГИТИСом. И в итоге поступил в студию клоунады в Цирке на Цветном бульваре. Потом его пригласили в Театр им. Пушкина, но отец решил остаться в цирке.

Уже когда Никулин стал известным клоуном, Марк Местечкин, главный режиссер Цирка на Цветном, сказал Юрию Завадскому: «Вот не захотел принять в театр человека, теперь, наверное, жалеешь!» Но Завадский невозмутимо ответил: «Нет, не жалею, испортил бы человеку всю жизнь. А так он нашел себя». Так что все в жизни относительно.

Клоунами не становятся, а рождаются. Это единственный цирковой жанр, которому нельзя научить. Можно выучить на жонглера, канатоходца, а на клоуна - никак. Сначала должно что-то внутри щелкнуть, потом складывается некая философия, рождается образ... Вот отец к своему знаменитому клоунскому образу флегматичного чудака, забредшего в цирк как бы по чистой случайности, шел много лет. И грим менял много раз - носил и рыжий парик, и черный, наклеивал себе большой нос из театрального пластилина. Но в конце концов отказаться от гротескного грима ему посоветовал старый артист Карабас, увидевший его перед представлением: «Ну что ты гримируешься? У тебя и так лицо глупое!»

На то, чтобы овладеть искусством клоунады, нужны годы. Молодых клоунов не существует. Но и старых не существует тоже. Пожилого человека, валяющего дурака, жалко - он вызывает не смех, а сочувствие. По этой причине отец, рано поседевший, всегда закрашивал седые волосы. «Вы когда-нибудь видели седого клоуна? Вот и я нет. Подойдет пенсия - манеж брошу». И сдержал обещание: ушел, когда ему исполнилось 60. Решил для себя принципиально - лучше уйти на год раньше, чем на день позже.

ПРО КРЕАТИВНОСТЬ И «БРИЛЛИАНТОВУЮ РУКУ»

- Отец вообще любил пораскинуть мозгами, креативить, как сейчас модно говорить. На «Бриллиантовой руке» они с Гайдаем садились и переписывали сцены, которые должны были снимать на следующий день. В те годы для этого требовалось определенное мужество - сценарий утверждался худсоветом и парткомом и за вольное творчество можно было и по башке получить. В первом варианте сценария «иностранный язык», на котором говорят Каневский и Шпигель, должен был переводиться, но от него впоследствии отказались, придумав фразу «Далее следует непереводимая игра слов». А текст был такой: «Что ты наделал, глупая вонючка!» - «От глупой вонючки слышу!» Отец говорит: «Вонючка - это же скунс». Гайдай соглашается: «Н-да, хорошо». Отец продолжает выдумывать абракадабру: «Крукол скунс табл шляхтс. Но чего-то не хватает». Тогда Гайдай завершает: «Крукол скунс табл шляхтс мордюк!» «Сильно! А почему мордюк?» - спрашивает отец. «А я вчера с Мордюковой поругался!»

Никулин безумно любил собак - они сопровождали его всю жизнь. На фотографии он с фокстерьером Кузей, которого в свое время нашел на улице и принес в дом Максим.

ПРО САДИСТА ТАРКОВСКОГО И КИПЯЩУЮ СОЛЯРКУ

- После роли Балбеса к отцу так крепко приросло «нетрезвое» амплуа, что, когда ему предложили сыграть в фильме «Ко мне, Мухтар!», отец долго колебался: «Я в предыдущих картинах играл исключительно жуликов - кто поверит в меня как в милиционера?» Но поверили. Совсем недавно смотрел по телевизору этот фильм. Режиссуры никакой, черно-белое кино, архаичный закадровый текст, а в конце у зрителя - все равно слезы на глазах.

Папа очень долго не решался сняться у Алексея Германа в «Двадцати днях без войны» - сомневался в своих силах. Война для него была слишком закрытой темой, перед образом фронтовика-журналиста он робел. Фильм шел тяжело: к нему сразу применили термин «дегероизация». Мол, пожилой и некрасивый Никулин принижает достоинство Победы, нужно брать, допустим, аристократичного Ланового. И если бы автор сценария Константин Симонов не поддержал кандидатуру отца, его на роль бы не утвердили.

Еще отцу посчастливилось сыграть монастырского ключника Патрикея в «Андрее Рублеве» Тарковского... Вообще Герман и Тарковский - гении, но одновременно режиссеры-садисты, доводившие артистов до пределов их возможностей. «Двадцать дней без войны» снимали в реальном вагоне, который гоняли от станции до станции. Была зима, и Герман велел выбить все стекла в вагоне - если холод, то натуральный. И дело было не в режиссерской накачке, а в психологическом восприятии образа. Эти режиссеры так подводили актера к роли.

Отец рассказывал, как играли сцену пытки в «Андрее Рублеве». Его привязали к столбу - так, что он не мог пошевелиться, а актер, играющий татарина, подносил к лицу Никулина горящий факел. Никто не заметил, как с факела на босые ноги отца стала падать солярка. Он начал биться, кричать, а Тарковский восторженно кричит: «Как играет, как играет! Какая боль в глазах!» А у отца все ноги в волдырях.

В московской школе № 346, где учился Юрий Владимирович, есть специальный стенд, посвященный его памяти.

ПРО ПОСЛЕДНИЙ АНЕКДОТ И СУДЬБУ

- Увлечение Никулина анекдотами имеет наследственный «ген» - его отец Владимир, мой дед, страсть как любил острословить. Самое главное, что отец всегда рассказывал анекдот к месту. У него на конкретного человека срабатывали ассоциации: «Вот на тебя посмотрел и смешную историю вспомнил...» Он и перед операцией умудрился рассказать анекдот санитарам - они его чуть с каталки не уронили. Он с непечатным словцом, но и вправду смешной. Депутат возвращается домой вдрызг пьяным. Его начинает тошнить. Жена суетится: «Сейчас тазик принесу». Подставляет к лицу: «Ну давай...» А депутат: «Концепция изменилась - я обос...лся!»

Это был последний анекдот в его жизни.

Плановая операция в институте эндохирургии должна была занять всего полчаса - но внезапно у отца остановилось сердце. После его смерти меня многие терзали: так ли была необходима операция? Состояние его здоровья было неважным, но не критическим. А кто-то говорил, что хирургическое вмешательство нужно было провести за границей... Но отец сам выбрал больницу.

Видимо, это судьба: его сердце запустили, но по очереди стали отказывать печень, легкие... Как сказали врачи, организм износился. Человек прошел мясорубку войны, да и мирную жизнь прожил не самую спокойную.

Мама потом часто говорила: «Юра предчувствовал свою смерть...» Да ничего он не предчувствовал - я был последним, кто его видел перед операцией. Мы говорили о каких-то обычных вещах - как дела в цирке, и он смешливо так сказал: «Ну пока, увидимся!»

Читайте так же: Татьяна Никулина: «В квартире все, как было при Юре»