Литературные критики, литературоведы и ревнители русской советской литературы встретили с огромным интересом книгу Бориса Панкина “Строгая литература”, изданную в 1980 году, удостоенную Государственной премией и вскоре дважды переизданную. До „перестройки” было еще далеко, но читатели книги, в том числе и автор этих строк, высоко оценили смелость автора („ писал, что думал, а не то,что нашептывали обольстительные шептуны разных рангов” — Г. Пряхин) , не всегда совпадавшую с официальной точкой зрения на литературный процесс последних десятилетий ХХ века.
Как ни странно, со знаменитым БД я встретился в Испании в ноябре 2015 года. Там, на берегу ласкового моря любезный автор предоставил мне возможность познакомиться с его мемуарами, а в наших долгих разговорах много раз возвращались к готовящейся к печати книге „Четыре Я Константина Симонова” и к личности этого писателя. Потом началась наша корреспонденция по электронной почте, а друзья привезли из Москвы драгоценный подарок – вышедшую в издательстве „Собрание” монографию Бориса Панкина о жизни и творчество „символа эпохи” – Константина Симонова.
Заголовок книги выглядит несколько странно и нестандартно, но он взят из пьесы Константина Симонова, в которой автор попробовал „разобраться в себе”. „Четыре Я” – диссекция личности Симонова, но, с другой стороны, она оказалась очень удачным стержнем для композиции книги. Для умудренного опытом литературного критика Панкина не оказалось трудным проследить творческую эволюцию Симонова, объединить написанное и воссоздать портрет писателя на фоне эпохи.
Для каждого литературоведа вопрос о жанре книги – один из самых важных. Борис Панкин назвал свои текст романом, рецензенты книги – предложили еще несколько вариантов. Главное здесь другое – автору удалось найти адекватную форму для воплощения своего замысла, дающую возможность проанализировать почему Симонову „не всегда хватало сил и мужества следовать идеалу”, а это оказалось его драмой. „Не в том, что драма есть, а то, что он способен на нее, — в этом источник и сила его творчества, которое одно лишь способно искупить если не все, то хотя бы малую толику наших вин и бед” (.с.471).
Внимательный читатель не может пройти мимо констатации Бориса Панкина „Кому же, как не мне стать его пятым Я”?! (с. 62). Таким образом, автор сделал законным присутствие рассказчика, голоса автора, позицию проникновенного толкователя жизни и творчества Симонова. Для этого очень ценным оказался пролог книги, в котором показан „момент творческой кристаллизации”, заимствованный у М. Пришвина. Еще эти страницы намечают «даль свободного романа” о жизни и творчестве Константина Симонова.
Биография Константина Симонова хорошо известна. Его произведения – доступны – и шеститомник, и десятитомник, и отдельные издания. Но почему- то библиографы не торопятся обобщить все это. Если верить Интернету, к 100-летию писателя единственно библиотека станицы Калининская Краснодарского края в 2015 году выпустила информационное досье „Константин Симонов. Жизнь и творческий путь”. Грустно, но и на том спасибо. На фоне этой картины надо отдать должное Борису Панкину за его новый взгляд на творчество Симонова.
“Четыре Я Константина Симонова” детально проанализированы Николаем Анастасьевым („Дружба народов”, №7, 2016), в котором он определяет книгу Панкина как „ документальный роман”. Исходя из теории литературы, он ставит вопрос о том, насколько реальный Костя похож на изображаемого Панкиным поэта, и существовал ли для него 37-й год.
В тексте книги с.79-81 посвящены проблеме репрессий. Её решения Симонов искал в работе, на поприще литературы, что для него означало „служить народу” (с.81). Таким образом складывался его принцип:”жить и писать о жизни, любить и писать о любви..”
Панкин отмечает:”Первая война приравнивалась к первой книге стихов, к первой пьесе” ( с.86). Что касается „реальностости Кости”, в этой части книги автор только отметил первые постижения Симонова – „Генерал”, стихи, привезенные из Халхин-Гола. В оценке пьесы „Парень из нашего города” ограничился сводкой Совинформа:”Художесетвенные недостатки пьесы, мы беремся утверждать это со всей ответственностью, тускнеют в сравнением с политическим звучанием спектакля”(с.95). Эту оценку можно отнести ко все ранней лирике Симонова. Хотя сопоставление с творчеством Пастернака периода „Второго рождения” мало помогает этому заключению.
Во второй главе книги Борис Панкин почти беллетризирует творческую эволюцию Симонова. Главное в работе военкора – публицистические очерки с полей сражений, описание подвига солдат и офицеров, горечь отступления. Кроме опубликованных заметок, все это зафиксировано в военных дневниках, хотя на фронте делать записи строжайше запрещалось. Это действие грозило арестом, Симонов прекрасно это понимал, но нарушение запрета предоставило возможность много лет спустя восстановить настоящую картину первых дней войны.
На втором месте, а иногда и на первом – стихи, ставшие эмблемой его творчества, и в первую очередь „Жди меня”, написанное на даче Льва Кассиля… Так начался новый этап его лирики, который Маргарита Алигер блестяще сформулировала:”это твое второе, после „Генерала”, поэтическое рождение” (с. 105). Думаю, что не случайно в главе „Костя „ Борис Панкин упомянул одноименную книгу Бориса Пастернака.
О стихотворении „Жди меня” , о его роли, значении, популярности во время войны написано много. Борис Панкин ссылается только на мнение Эдуарда Межелайтиса:”Каждый в душе носил свое „Жди меня”, но никто не написал этих слов. Их написал русский поэт. В этот день передо мной раскрылась тайна поэзии – угадать мысль миллионов” ( с.106).
К сожалению, от своих „доброжелателей” Симонов не избавился до наших дней. Я имею ввиду упрек, согласно которому Симонов списал эти стихи у Николая Гумилева, хотя как поэты они совершенно разные люди.
Публикации об этом появились после выхода книги Бориса Панкина, но на них надо ответить должным образом. Автор книги категоричен: ”Война, надевшая на Костю офицерскую куртку и отправившая сразу же в самое пекло, давала ему шанс наяву совершить все то, чем его Сергей покорял на сцене Варю”( с.102).
Когда Нина Павловна Гордон (многолетний литературный секретарь К.М.) рассказала маме Симонова, Александре Леонидовне, о том, что он сжег все письма Валентины Серовой, она воскликнула:”Как он мог, ведь она виновница всех его военных стихов”.
О сборнике стихов „С тобой и без тебя”, который лежал на бюро у секретаря ЦК Щербакова, Б. Панкин пишет:” „Той единственной, которая от нас четверых и останется , — то ли с горечью ,то ли с изумлением много лет спустя скажет К.М. Косте, Военкору и Константину Михайловичу. Правда, подумав, добавит еще военные дневники”(с.116). Щербаков прекрасно понимал, что „со своими очерками, пьесами и и даже этими нестандартными стихами, о которые споткнулись недальновидные редакторы „Молодой гвардии”, один способен заменить собой целую армию агитаторов и пропагандистов…”(с.116).
Поэтому непонятно почему такой великолепный знаток и собиратель русской поэзии как Ан.Тарасенков за цикл стихов „С тобой и без тебя” обвинил Симонова в грубой эротике за строчку „От женских ласк отвыкшие мужчины” (www.mognovse.ru ). В защиту Симонова можно привести лишь один аргумент — в последнем издании собрания сочинений Валерия Брюсова никто не тронул его цикл „Эротика”.
Последние две главы”романа” Бориса Панкина не только самые объемные, в них содержиться огромное колличество архивных материалов и личных свидетельств . Заграничные командировки в Японию и США дали много Симонову.До этого о встречах с гениями Чарли Чаплиным и Альбертом Эйнштейном можно было только мечтать. Вместе с тем командировки в Америку и Канаду оказались командировкой прямо на линию огня, хотя „холодная война” только начинала разворачиваться.
В Америке вопрос Эйнштейна о том, что собой представляет Сталин как личность, застал Симонова врасплох. Оказалось, что он никогда не задумывался о Сталине в таком качестве.
Во Франции у него была возможность встретиться и разговаривать с первым русским лауреатом Нобелевской премии Иваном Буниным. Его не могло не радовать то, что Бунин считал Россию своей страной, свернувшей голову фашизму. Ссылаясь на возраст, Иван Алексеевич отказался вернуться домой. Поручение „власти” уговорить его выполнить не удалось, хотя потом много будет написано о работе Симонова на пользу советской власти.
Вместе с Симоновым ездил и Илья Эренбург, благодаря которому состоялось знакомство с Эльзой Триоле, сестрой знаменитой Лили Брик, с которой потом пришлось вместе поработать. Когда роман „Буря” вышел из печати, Константин Симонов поздравил автора с успехом. Благодаря Федину роман был удостоен Сталинской премии первой степени. Кроме того, на свою ответственность через несколько лет Симонов организовал 40-летие со дня первой публикации стихов Эренбурга.
В Москве его ждали новые проблемы – предложение стать главным редактором „Нового мира” и заместителем Генерального секретаря Союза советских писателей Александра Фадеева. Отдавая много времени админстративной работе, Симонов не забывал и о своем личном творчестве. Но если пьесу „Русский вопрос” встретили с восторгом, за повесть „Дым отечества” его ждала, по словам Панкина, „отнюдь не премия”. Оказалось, что она написана „Правде жизни вопреки” ( заголовок в газете „Культура и жизнь”).
Борис Панкин прекрасно знал что означает „партийное руководство литературой!”. Он внимательно прослеживает появление редакционных статей в газете „Правда”, юбилейные статьи о Сталине и встречи писателей, в том числе и Симонова с ним. Оказалось, что по воле вождя всех народов Симонову пришлось сдать „Новый”мир” и обнаружить себя редактором „Литературной газеты”, которую тоже взялся реформировать. Руководству другой газеты, „Комсомольской правды”, затеявшей актуальную дискуссию, позвонил Суслов и приказал:”Прекратить полемику…”.
Примерно в такой обстановке работал Константин Симонов . По его подсчетам „Литературка” отнимала до двух третей рабочего времени. Казалось, что он общается со всеми выдающимися писателями и поэтами, делает все возможное, чтобы поддерживать и не давать их в обиду. Борис Панкин приводит длинный список таких авторов, среди них Вениамин Каверин, Михаил Зощенко, Константин Паустовский, Владимир Дудинцев, Василий Гроссман, Василий Ажаев и многие другие. Вопреки этому на писательском съезде Михаил Шолохов снисходительно бросил ему :”Шей, Костя, себе кафтан покрепче”. Теперь понятно почему на фотографии, подаренной Нине Павловне, он написал : ”Одинокий, как этот остров”.
Смерть Сталина Константин Михайлович пережил как личное горе. И вместе с тем написал 18 марта 1953 года и напечатал в „Литературке” передовую, в которой призывал к созданию „во всей полноте образ Сталина – величайшего гения всех времен и народов” ( с.225). Написал то, что думал, к чему пришел за долгие годы своей творческой работы. В конце своей жизни он пришел к выводу, что ”сложность проблемы Сталина – для всей нашей литературы”. И каждый автор должен решать по-своему, универсальных решений невозможно было придумать.
Середину 1950-х годов принято считать началом нового периода в творчестве Константина Симонова. Автор ожидал появления повести „Дым отечества”. Подготовил сборник литературно- критических статей. В 1957-ом году в журнале „Москва» опубликовал две повести из романа, против них выступил забытый ныне писатель Иван Стаднюк, так и не написавший обещанный роман о защите Москвы: в повестях Симонова перед читателем предстает и идеализируется „целая галерея идиотов и трусов, носящих различных воинских званий”.
Для Симонова не было другого выхода – надо было заканчивать свой роман (вернее всего, свою тетралогию) и он должен быть „этапом на пути познавания истины”. В предисловии к Собранию сочинений в 1966 году Симонов заметил: «…Я до сих пор был и продолжаю оставаться военным писателем, и мой долг заранее предупредить читателя, что, открывая любой из этих шести томов, он будет снова и снова встречаться с войной».
Борис Панкин от имени автора рассказал о его содержании – таким, каким оно виделось Симонову, когда он заканчивал „Живых и мертвых”.
Романы Симонова хорошо известны, у них свое место в литературе, посвященной Великой Отечественной войны. Для меня без них немыслима „лейтенантская проза” и творчество Григория Бакланова, Василия Быкова, Юрия Бондарева . Подробно о романах „Живые и мертвые” написано в публикациях М.А. Гареева и конкретно в его книге „Константин Симонов как военный писатель”. М.,2006. Не случайно в приложении к газете „Нью-Йорк таймс” Гарриссон Солсбери свою статью назвал „Народ все вынес”.
Любой разговор о творческой деятельности Константина Симонова невозможен без упоминания его роли для возвращения в русской литературе творчества Михаила Афанасьевича Булгакова. В лице Симонова Елена Сергеевна Булгакова нашла верного единомышленника. Симонов не только сделал возможным публикацию первого однотомника Булкакова, но его предисловие на несколько десятилетий оказалось определяющим при анализе „закатного” романа гениального русского Мастера – героя Булгакова. Не говоря о том, что направление творческих поисков Булгакова на долгие годы определило поиски русской литературы ХХ века.
Борис Панкин – один из первых русских исследователей, обративший внимание на то, что Булгаков не раз выступал против Троцкого публично, думал о нем, когда писал „Собачье сердце”, „Багровый остров” и „Белую гвардию” (с.399).
В качестве председателя комиссии по литературному наследству Александра Твардовского Симонов сделал много для издания творчества великого русского поэта. Пришлось написать письмо в „Правду” “В защиту доброго имени Твардовского”. Симонову удалось преодолеть негативное отношение Ивана Трифоновича Твардовского к старшему брату; он доказал ему , что отцовская судьба не давала покоя позднему Твардовскому.
Звучит невероятно, но Симонову пришлось бороться и за публикацию „Василия Теркина на том свете”. После приглашения Михаила Ульянова вместе работать над фильмом о Твардовском, актер отметил: ”Его лирика последних лет — это, я думаю, одна из вершин русской литературы во все времена”.(Более подробно о мнении Ульянова:www.russkoekino.)
В короткой рецензии невозможно упомянуть все произведения Симонова, определить огромный вклад Бориса Панкина, обозреть написанное о нем „коллегами- письменниками,литературными критиками, литературоведами, симоноведами” (с.470). Сознательно опускаю вопросы об взаимоотношениях Симонова с Борисом Пастернаком. По отношению к Александру Солженицыну сошлюсь на факт, что первый отзыв на публикацию „Одного дня Ивана Денисовича” в „Известиях” Алексея Аджубея, принадлежал Константину Симонову. Зато не могу не отметить любопытную подробность. В первой главе книги „Костя” автор пишет:”Ученики Иисуса Христа, апостолы, — Евангелия он не читал, но слышал об этом- записывали его жизнь, его притчи не только для себя, но и для других” (с.74). Дальше в книге Панкина Симонов вспоминает, что привез тайком Библию и прочитал ее. Теперь более понятно почему так точно пишет о романе о Понтии Пилате. А на странице 462 Симонов пишет:”Благодарение Господу, ему, КМ., жизнь не представила такого выбора, как Саше „( Твардовскому – И.П.). Над употреблении библейского текста в творчестве Симонова стоит подумать.
В конце своей рецензии возвращаюсь к теме Сталина в творчестве Симонова. В литературно – критических статьях уже существует заголовок:”К. Симонов – тот, кому было разрешено говорить о Сталине”.Борис Панкин внимательно прослеживает отражение и решение этой проблемы в творчестве Симонова, эволюцию взглядов автора.
Заявленное определение „Сталин – велик и страшен” определяет творческий подход Симонова . К этому можно добавить донос Главлита в ЦК КПСС:” Говоря о злоупотреблениях властью и ответственность Сталина за войну и ее жертвы, Константин Симонов в то же время поднимает вопрос об ответственности общества, когда оно по ходу своей истории вручает слишком обширную власть в руки одного человека” (www.amnezia.pavelters.com).
В Интернете давно опубликовано письмо Симонова Брежневу, в котором он рассказал о своем подходе к личности Сталина. Давно исчезло определение „величайший гений всех времен и народов”, а в последней своей книге „Глазами человека моего поколения.Размышления о Сталине” Симонов просил подходить объективно к этой сложной фигуре российской и мировой истории… Вместе с тем, в отличии от многих своих современников, Симонов не отказался от своих взглядов: „Но одно стихотворение, где есть имя Сталина, я печатал и продолжаю печатать точно в таком виде, в каком оно было написано. Всё в нём сохранилось для меня так, как звучало и тогда, когда я писал это стихотворение, и тогда, когда происходило то, о чем оно написано. Я говорю о стихотворении «Митинг в Канаде», открывавшем в сорок восьмом году мою книгу «Друзья и враги». Напомню, что речь идет о зале, в первых рядах которого сидят люди, пришедшие, чтобы сорвать митинг:
Почувствовав почти ожог,
Шагнув, я начинаю речь.
Её начало — как прыжок
В атаку, чтоб уже не лечь:
«Россия, Сталин, Сталинград!»
В заключении хотелось бы привести еще одну оценку книги Бориса Панкина: „ К тому же „Четыре Я” Бориса Панкина – это не просто биография одного из самых важных поэтов страны .Это же и биография этой самой страны в очень важные, порой переломные моменты ее истории”( Павел Шишкин, www.pravda-ners.ru ).
В наши дни русская художница Наталия Баженова создает серию портреты „Русская литература в лицах”. Для меня книга Бориса Панкина является историей русской литературой в лицах, которых в мире все еще мало знают.
Книга „Четыре Я Константина Симонова” еще раз доказывает, что дипломатия – хобби Бориса Дмитриевича ( или как ласково называли его в „Комсомольской правде” БД ) Панкина, а его настоящее призвание – литература и литературная критика.
В своих мемуарах Константин Симонов вспоминает, что в 1944 году он в составе группы корреспондентов посетил столицу Болгарии Софию и ночевали в полуразрушенной гостинице „Болгария”. Воспитанница Литературного института имени Горького Лиляна Стефанова рассказывает о литературном вечере, запрещенном генералом Бирюзовым, и вспоминает, что 33 лет спустя Симонов читал „Жди меня” в спортивном зале „Универсиада”. К сожалению никто из нас, как и автор этих строк, не собрал еще данные о посещениях Симонова в Болгарии, не проследил его связи с болгарскими писателями и в чем выражается его любовь к Болгарии, какие его пьесы шли в болгарских театрах, кто из наших поэтов переводил его стихи.
К столетию Симонова я напечатал статью : „Константин Симонов: persona grata”. Написав настоящую рецензию, записываюсь в ряды симоноведов.
Автор — проф. Ивайло Петров, г.Шумен, Болгария
