Не так давно, собирая материал для книги о распаде Советского Союза, я перечитал книгу Бориса Дмитриевича Панкина «Сто оборванных дней». Первый раз я ее прочел в начале 1990-х годов небрежно и ничего не понял. В то время оглушительные перемены отбили ощущение глубины истории. Все помыслы были о настоящем и будущем: как прокормить семью, заплатить за съемное жилье (я жил на Западе) и погасить долги. И только недавно я понял, что эта книга – еще и своего рода конспект будущих книг автора, которые будут написаны, когда он отойдет от государственных дел.
В отличие от других воспоминаний советских дипломатов, которые я знаю, Панкин не утомляет читателя изложением своей биографии и этапов своего личностного развития. Он начинает книгу с того, что происходило в конце августа 1991 года, когда его, посла в Чехословакии, вызвали внезапно в Москву и назначили министром иностранных дел СССР. Панкин еще не знал, что он будет последним министром распадающейся державы. В книге он не пытается выглядеть умнее и мудрее за счет последующего своего знания. Он предельно честен. Его воспоминания – одни из лучших объяснений того, что думали видные советские деятели в последние месяцы советской истории.
Позже Борис Дмитриевич опубликовал книгу «Четыре Я Константина Симонова» — свои размышления о поэте. Эта книга дала мне ключ к его собственным воспоминаниям о 1991 годе.
Так же как Симонов, молодой Панкин приехал покорять Москву из глубинки – города Фрунзе в Киргизии, где он родился, с окраин советской империи, где строил дороги его отец, инженер-автодорожник.. У него были мощные крестьянские корни, от которых, по счастью, ему не пришлось с кровью отрываться, как Симонову в 1930-е годы. Его самым счастливым билетом в жизни было поступление в Московский Государственный Университет.
Вторая удача – он окончил его в год смерти Великого Вождя. Вскоре началась «Оттепель». Новые друзья, Москва, журналистика, которую он избрал своей профессией, открыли ему вход в советскую интеллигенцию и в конечном счете сделали интеллигентом его самого. Первым «Я» Бориса Панкина стало его ощущение «большой родины» от Киргизии до Москвы, быстро меняющегося и еще молодого Советского Союза, который, невзирая на трагедии истории, был полон жизни, надежд, и веры в победу.
Работа в «Комсомольской правде», где одним из его первых главных редакторов был энергичный и амбициозный Алексей Аджубей, зять Хрущева, давала ощущение новых возможностей. Молодые журналисты верили, что сталинские преступления – в прошлом, еще можно все исправить, и эта задача в их руках.
В 1950-е годы формировались кадры «шестидесятников», которые уверенно шли наверх, чувствовали свое превосходство перед «сталинистами», и готовы были менять Партию и Систему изнутри. Разумеется, была и молодость с ее застольями, попойками, романами, и первыми зарубежными поездками. Была радость новых публикаций, литературных открытий. В то же время журналисты «Комсомолки» ощущали, что они – кадровый резерв государственной системы и их ждут большие и важные дела.
Второе «Я» Панкина – это «Оттепель» и работа внутри системы.
После снятия Хрущева, в 1965 году Панкин стал главредом «Комсомолки» — важная номенклатурная должность. Тогда никто в советской интеллигенции, кроме небольшой группы диссидентов, не думал, что дни «Оттепели» сочтены. Три года спустя Система вступила в период консервативной консолидации. Люди «Оттепели» либо должны были менять свои убеждения, либо уйти.
Панкин остался, и стал литературным чиновником, начальником. Но, как оказалось, убеждений не поменял. Он продолжал верить в то, что власть в стране захвачена карьеристами, но страну и систему можно реформировать изнутри. Только бы пришло к власти их поколение – романтиков «Оттепели» и реформаторов. Панкин, как и другие в этом поколении, не принимал диссидентов, таких как А.И. Солженицын. А они считали его человеком Системы. О двойственности сознания, жизни мыслящего человека внутри бюрократии, писали многие, к примеру Г.А. Арбатов и А.Е. Бовин. А.С. Черняев описал свои терзания в сотнях страниц своих дневников.
Третьим «Я» Бориса Дмитриевича было его самоощущение человека русской культуры, прежде всего литературы. Знакомство его, еще молодого человека, а позже и дружба с Симоновым и другими поэтами и писателями довоенной и военной поры сделала его другим человеком – интеллигентом. И что важно отметить – недругом русских националистов, а точнее группы циничных литературных карьеристов, которые выступали как слаженная, антисемитская «Русская партия» в Союзе писателей.
Для Панкина, как и других людей его поколения, Советский Союз был большой Россией, а советская культура – в ее лучших образцах – была продолжением русской культуры, кто бы ее не творил, «полуеврей», киргиз, украинец, или прибалт.
Дипломатия стала четвертым «Я» Панкина не по его выбору. В последний год жизни Л.И. Брежнева его отправили с поста видного советского литературного чиновника в почетную «ссылку» — послом в Швецию. Скандинавская страна благодаря своему нейтралитету в “холодной войне” была тихой заводью, но вместе с тем и местом, где роились спецслужбы, советские и западные. Панкин был необычным «ссыльным» и стал необычным послом. В отличие от многих других брежневских послов, он обладал умом, знаниями, и культурным багажом, и это позволило ему подружиться с Улофом Пальме, чье планетарное социалистическое мышление резонировало с мыслями советских «шестидесятников». Хорошим людям, как выяснилось, не везло не только в СССР. Пальме был застрелен в Стокгольме в феврале 1986 года, в самом начале реформаторских перемен в СССР при М.С. Горбачеве.
Странным образом, никто из многочисленных номенклатурных друзей Панкина в горбачевском руководстве – а среди них был другой бывший «ссыльный» Александр Николаевич Яковлев – не отозвал посла в Швеции для великих дел, которые начались в Москве. А там наконец-то пришло к власти поколение, которое хотело реформировать Систему и страну.
Горбачев закончил МГУ на два года позже, чем Панкин, но в Москве остаться не смог, был вынужден уехать обратно в провинцию. Этот удар судьбы, однако, позже позволил Горбачеву вернуться в столицу наследным принцем и прийти к власти. Москвичей, как носителей бациллы высшей культуры и либеральных веяний, в Системе на самый верх не допускали.
Панкин продолжал сидеть в Швеции и помогал перестройке чем мог. В 1989 году он устроил семинары по «шведскому социализму» для новоизбранных депутатов Межрегиональной группы Верховного Совета СССР. Среди них был Геннадий Бурбулис и Николай Травкин, люди новой формации. Это были провинциалы, которые «наелись» разговоров о реформе и хотели валить Систему. От Панкина они уехали не поборниками шведского социализма, а анти-коммунистами и радикалами.
Особенно большое впечатление на них произвел рыбный супермаркет в Стокгольме. Позже Бурбулис скажет журналистам, что самое важное – научить советских людей ловить рыбу самим. Тогда и рыбы будет много. Это был популярный лозунг американских правых и неолибералов. Для Бурбулиса СССР стал Карфагеном, который должен быть разрушен. Правда сам разрушитель жил не в Риме, а в Москве.
Горбачев привел к власти «шестидесятников», но открыл дорогу разрушителям Советского Союза. После «бархатной революции» в Чехословакии Панкин получил перевод в Прагу. Он попал на капустник молодой демократии и дружил с вернувшимися ненадолго во власть людьми 1968 года. Вацлав Гавел, президент новой республики (которая вскоре распалась на две страны) некоторое время говорил о том, что и Варшавский договор и НАТО должны самораспуститься. В Вашингтоне Гавелу объяснили, что он не прав.
Падение Берлинской стены и распад соцлагеря сделали мир однополярным. США стали единственной сверхдержавой, правила неолиберальной глобальной экономики диктовались из Вашингтона – министерство финансов, МВФ, и Всемирным банком. В Западной Европе был создан Европейский банк реконструкции и развития – копия Всемирного – для того, что отечески направлять Восточную Европу. Время социалистов-романтиков закончилось.
«Сто дней» Панкина – наполеоновская метафора. Но сам Борис Дмитриевич не имел в 1991 году бонапартистских замашек. Скорее, речь идет о последних месяцах у власти Горбачева, против которого восстало практически все его правительство. В конце августа Горбачев еще надеялся «возродить Союз», который он до этого вольно и невольно демонтировал. Панкин был назначен министром иностранных дел 28 августа, через несколько дней после того, как президент РСФСР Борис Николаевич Ельцин взял в свои руки реальную власть в СССР, которую упустил и растранжирил Горбачев.
Панкин-литератор оставил нам одно из лучших в мемуаристике описаний временного правительства, которое пытался сформировать Горбачев на развалинах советской государственности. Он описывает человеческий улей вокруг горбачевского кабинета в Кремле (кабинет на Старой Площади уже был взят «победившей демократией»), его моментальное назначение без всякого обсуждения в парламенте, хождение кругами в обнимку с Горбачевым, невнятные рассуждения Михаила Сергеевича о том, как весь мир поддержал СССР и его лично. Горбачев убеждал Панкина, что все решается в его кабинете и просил звонить по специальному телефону только лично ему по важным вопросам. Но на следующее же утро Панкин обнаружил, что советский руководитель забыл о нем, и послал своего помощника, чтобы представить нового министра притихшей и растерянной Коллегии МИД СССР.
Всем было ясно, что Президент СССР уже ничего не решает. Решает Борис Ельцин. Когда Панкин оказался в большом кабинете на Садовой-Сенной, в котором до него сидели Молотов, Громыко, и Шеварднадзе, ему трудно было собраться с мыслями. В чем должна состоять внешняя политика распадающегося СССР? На языке было только слово «демократическая». За этим словом скрывалась пропасть. Запад уже перестал давать стране кредиты. Советская армия распадалась. ВПК был на грани банкротства.
Панкин за время своего министерства успел провести два грандиозных мероприятия. Одно – в Москве, конференцию ОБСЕ «по человеческому измерению». Это была невиданная церемония коллективной присяги уже пост-советской элиты и интеллигенции на верность новой Утопии – правам человека. Задумывалась эта конференция еще в 1986-87 году МИДом при Э.А. Шеварднадзе, как удачный ответ на рейгановскую «империю зла». Проводить ее в столице разваливавшегося государства, с разваливающимися финансами и экономикой? Западные дипломаты считали это безумием. Борис Дмитриевич, в том «Я», в котором он тогда находился, рассудил, что этим актом МИД сможет помочь стране войти в «семью цивилизованных стран». Это был язык горбачевской дипломатии, который был продолжен дипломатией новой России Ельцина.
Второе действие – международная конференция по Ближнему Востоку, которую совместно готовили Госдеп США и МИД СССР. Последние месяцы, а затем дни перед конференцией – демонстрация уплотнения и ускорения времени – были насыщены редким для дипломатии динамизмом. Глава «Ста дней» вполне могла бы стать отдельной книгой. В США помощник госсекретаря Бейкера Деннис Росс так и сделал, издав недавно книгу своих мемуаров о борьбе за мир на Ближнем Востоке под американским руководством. В книге Бориса Дмитриевича это событие международного значения становится эпизодом.
В разгар конференции, которая происходила в Мадриде, правительство Ельцина объявило, что будет сокращать персонал МИДа в десять раз. Панкин решил, что это было дурной шуткой, но увы. В последующую неделю ему пришлось, вместе с Горбачевым, спасать дипломатическое ведомство бывшей сверхдержавы от самоуправства российской власти. Министр пока еще кукольного МИД РФ Андрей Козырев был одним из инициаторов плана разрушения, а потом и захвата союзного министерства.
Панкин великолепно описывает первые (они же последние) заседания горбачевского временного правительства — Государственного Совета. Это правительство, состоящее из «баронов» — республиканских лидеров, бывших номенклатурных начальников – было формально легитимизировано на последнем заседании Съезде народных депутатов 5 сентября 1991 года. Съезд был легально разогнан – за два года до истечения своих конституционных полномочий.
Панкин, как и другие министры, участвовал в заседаниях Совета в начале ноября, когда решалась судьба союзного МИД. Его безжалостно точные зарисовки «баронов» — Ельцина, Кравчука, Каримова, Акаева – просятся в цитаты. Горбачев на заседании играл роль «короля Лира», уговаривая и упрашивая людей, которым он сам отдал конституционную власть. МИД на заседании отстояли – Панкин покидал Совет с облегчением. Он еще не знал, что ему осталось сидеть в министерском кресле несколько дней.
15 ноября было создано российское правительство реформ, которое возглавил Ельцин, и замами которого были Бурбулис и Е.Т. Гайдар. Это был конец всякой надежды на «обновленный Союз независимых государств». Одновременно МИД СССР приобрел новое наименование – Министерство внешних сношений. Главные сношения предполагались не с великими державами, а с республиками бывшего СССР, которые стали после августовской истории и горбачевских уступок совершенно суверенными – имели право стать членами ООН и устанавливать дипломатические отношения с другими странами.
Все это напоминало группу тинейджеров, которые «пить, курить, и говорить» пытались научиться одновременно. Высшие чиновники МИДа были в ужасе – СССР могли выкинуть из круга пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН.
Некоторые «бароны» из республик, особенно Украины, объявившей о полной независимости от СССР, собирались поделить советское достояние – в том числе 133 посольства, 93 консульства, шесть представительств в международных организациях. При этом никто из них не хотел брать на себя долю советских долгов и обязательств, а также подписываться под 1500 договорами и соглашениями, которые регулировали отношения бывшей сверхдержавы с миром.
19 ноября министерская карьера Панкина оборвалась. Горбачев и Ельцин объявили, что возвращается Эдуард Шеварднадзе. Это был один из последних отчаянных шагов Горбачева сохранить за центром функции внешней политики. Шеварднадзе, которого считали своим другом государственные деятели США и Германии, должен был сохранить МИД от посягательств ельцинского правительства, в частности министра иностранных дел РСФСР Андрея Козырева.
Не помогло. Уже через десять дней «Россия» объявила, что не будет финансировать МИД. Разъяренный Шеварднадзе и растерянный Горбачев ничего не смогли сделать. Ельцин и правительство России прибирало к рукам мидовскую бюрократию, ведомства, и еще не растраченные богатства «центра». Созданное Горбачевым жалкое временное правительство было оставлено без средств, на милость «победителей».
Особая тема в воспоминаниях Панкина – его отношение к западным демократиями, особенно к внешней политике США. Панкин в конце своей советской карьеры – и своем последнем на момент написания «Ста оборванных дней» «Я» — энтузиаст западных либерально-демократических ценностей.
Именно этим ценностям присягали вместе с ним участники конференции в ОБСЕ в Москве в сентябре 1991 года. Это были те же ценности, которые провозглашал Андрей Дмитриевич Сахаров – человек, которого Борис Дмитриевич безгранично уважал. Это были ценности и шведской социал-демократии.
Его отношение к США в воспоминаниях – не столь однозначно. 13 сентября Панкин, только назначенный министром иностранных дел СССР, встретился на «рабочем завтраке» с госсекретарем Бейкером. Американский государственный деятель, близкий друг Президента Джорджа Буша, приехал в Москву на конференцию ОБСЕ, но на деле для того, чтобы проводить в жизнь новую линию США – придать развалу СССР контролируемый характер в американских интересах. Один историк назвал это «распродажей советского международного наследия». С точки зрения Панкина осенью 1991 года это было не наследие, а обуза. СССР сбрасывал балласт, чтобы не грохнуться о землю.
Книга Панкина написана в годы, когда распад и развал государственности привел к перемене убеждений многих, кто в 1991 году требовали разгромить «империю зла» до основанья, а затем. Но многие остались при своих убеждениях. Панкин честен и мужественен – в 1992 году, когда он писал свою книгу, он еще не готов был определить свое отношение к распаду СССР. Он относился к тем, кто в августе — сентябре искренне считал, что свободные республики соединятся в новый «могучий и свободный» союз на добровольных началах. Это была иллюзия. Об этой иллюзии хорошо написал покойный Г.Х. Шахназаров в своей книге «Цена свободы». Заглавие философское и точное. Хочешь свободы от государства-«тирана» — плати цену и получай результат! Для Шахназарова в 1992 году, когда он писал свою книгу, цена уже казалась непомерно велика.
В конечном счете, и Панкин занял свою позицию. Он проникся ненавистью и презрением к тем в российском правительстве, Украинской Раде, и других республиканских органах власти, кто спешно перекрасился в «отцов нации» и начал делить союзную собственность под лозунгами «независимости» и «суверенности». Их популистские обещания процветания в отдельных государствах обернулись годами экономического упадка, разгула коррупции, и затяжными межэтническими конфликтами. Но это – уже другая история. Панкин в ней не участвовал.
