От составителя: Профессор социологии Нью Йоркского университета в Абу Даби Георгий Дерлугьян начал карьеру в начале 1970-х в качестве советского военного переводчика в Мозамбике, и с годами стал любимым учеником и соавтором великого Иммануила Валлерстайна, звезды первой величины миросоциологии, науки, “объясняющей, как устроен этот мир”. Конкретные исторические явления миросоциологи рассматривают в контексте течения общеисторического процесса. С этих позиций автор и рассматривает книгу Бориса Панкина. А знаменитую фотографию Панкина и Гагарина считает одним из самых ярких образов эпохи 1960-х, времени обновления и надежд не только у нас в стране, но и во всем мире.
Эта книга — из другого столетия. Как сказал французский историк, прошлое это другая страна. В самом деле, СССР теперь уже другая страна, причем она была очень по-разному другой в различные десятилетия своей насыщенной истории, с 1920-х и вплоть до декабря 1991-го. Борис Дмитриевич Панкин написал свои личные воспоминания о последних ста днях существования СССР по совсем еще свежей памяти и с позиций наблюдателя и участника в самом центре. Выходные данные публикации помечены маем 1993 г. с тиражом в невероятные сегодня 50 тысяч экземпляров. Воистину, другая страна.
Страна, обстановка и персонажи, не очень знакомые большинству читателей сегодня, когда под рукой придется иметь по меньшей мере Википедию в интернете. Кто такие Бурбулис и Полторанин? Что такое «Комсомольская правда» шестидесятых и почему «легендарная»? Самое главное, в чем была надежда перестройки конца 1980-х и в чем причины ее провала? Вместо рецензии на сам текст, я предлагаю краткий комментарий исторического социолога. Под этим углом воспоминания Бориса Панкина становятся документом большой эпохи, настолько насыщенным, как жизнь самого автора.
Он родился в 1931 г. в Туркестане, в городке под названием Фрунзе (лезем в интернет). Его поколение станет самым везучим в новейшей истории. Их родители вынесли тяготы, жертвы и нечеловеческое напряжение 1930-х и военных 1940-х. Благодаря им в 1950-х молодой Боря Панкин начал головокружительное восхождение вместе со страной победившего социализма в послевоенном мире, где, по глубокому наблюдению британского историка Эрика Хобсбаума, «Средневековье вдруг окончилось для 80% человечества». Электричество, радио и ТВ, антибиотики и прививки от инфекционных болезней, автодороги и слоган «летайте самолетами Аэрофлота» вдруг сделали целый мир безопаснее, светлее и достижимее, чем во все предшествующие столетия. В Москву стремились на учебу, туда приезжали экзотические Неру, Фидель, Поль Робсон, там восторженно встречали Гагарина.
С бывшим диссидентом и политзаключенным президентом Чехословакии Вацлавом Гавелом 
С о свергнутым лидером Пражской весны, спикером чехословацкого парламента Александром Дубчеком
Эпоха невиданного оптимизма несла на гребне молодое поколение, которое зачитывалось книгами, журналами о космосе, мировой литературе — и молодежной газетой «Комсомолка». Там начинает работать Борис Панкин в 1953 году (кто умер и что закончилось?) и станет главным редактором в ключевые годы: 1965-73. Ключевые, потому что это самый пик развития СССР и важнейшая историческая развилка. Куда и как двигаемся дальше? Эти вопросы пронизывают номера «КП» тех лет, дают заряд творческой энергии лучшей журналистике эпохи — потому и лучшей, что был заряд, и был отклик многомиллионной читательской аудитории. Там ведь росла не только публицистика, но и передовая социология, экономика, в целом наука тех лет. Вот такая необычная эпоха, когда наука питала журналистику, и сама заряжалась идеями.
Идеи, даже самые искренне коммунистические, нередко ставили в тупик осторожное партийное руководство страны. Их опасения проистекали отчасти из личного опыта сталинских репрессий. Но более из того, какой оборот принимали тогда реформы в восточноевропейских странах, прежде всего в Венгрии, Чехословакии и Польше, где сталинизм продлился всего несколько послевоенных лет и где имелся не столь давний опыт рыночного хозяйства, плюс немалая национальная гордость.
Советское руководство опасалось, признаем, не без оснований, как бы все не вышло из-под контроля, не охватило советские республики и саму Москву. Поэтому едва не каждый новый выпуск «Комсомолки» вызывал дискуссии не только в обществе, но и в высших эшелонах власти. Борис Панкин фактически стал политиком, умелым переговорщиком, примирявшим молодежные порывы своих журналистов с опасливостью руководства. Шла борьба за новый курс страны и, скажем прямо, всего мира.
Был ли тогда реальный шанс на создание некоего нового курса остается важнейшей и очень непростой проблемой для исследования. Вопрос на самом деле остается актуальным сегодня, когда восстановленная худо-бедно Россия и бывшие советские республики вновь осторожно нащупывают пути к более достойной жизни в мире, полном каких-то новых опасностей. Борис Панкин видел в свое время не опасность, а возможность в открытости миру и в изучении опыта другого социализма. Прежде всего, в социал-демократической Швеции, где Панкин с 1982 г. стал послом Советского Союза. Судя по книге, там он близко сошелся со всеми, с кем требовалось сойтись ему и как дипломату, и как советскому политику-реформатору.
В терминах социологии, Панкин служил в Швеции ключевым звеном в сетях контактов между элитами скандинавской социал-демократии и государственного социализма СССР. Задумайтесь, едва не впервые со времен не только Сталина, но и Ленина, налаживается обмен позитивной информацией между правящими коммунистами и социал-демократами, а с 1990 г. даже между верхами прежде диссидентского руководства Чехословакии и вторгнувшегося к ним в 1968 г. Советского Союза. Здесь Панкин проявляет не просто дипломатический такт. Он смог убедить партнеров в своей искренности благодаря неподдельному интересу к ним, их политике и признанию собственных дилемм.
Со страниц воспоминаний Бориса Панкина встает главный его вопрос тех лет. Вы (скандинавы, чехи) это то, чем мы, возможно, хотели бы стать. Знаю и ценю за откровенность, у вас самих не без проблем. Но нам бы ваши проблемы! Как быть со сверхдержавным статусом, конфликтами в Третьем мире и гонкой вооружений, которая к нему прилагается? Что делать нам с проблемами внутреннего контроля в переходный период реформ? Советский аппарат управления гигантский, он разделен на совершенно разные сегменты передового, но привыкшего к дотациям ВПК, на хронически разваленное сельское хозяйство колхозов, на национальные республики с их хитроумными местными царьками?
Всего одна цитата из книги, характеризующая именно тех, кто похоронили и Союз, и потенциал его демократизации:
«Все, кроме диссидента Левона Тер-Петросяна, с солидным партийным стажем. Перестройка застала их на вторых и даже третьих ролях, перед самым путчем (августа 1991 г. — Г.Д.) все стали уже первыми секретарями республиканских ЦК… В логике их поведения ничего не изменилось. Привыкнув истово выполнять указания «верхов», они теперь из тех же соображений внимали воле общественного мнения, национальных парламентов, оппозиционных движений, просто митинга недовольных» (с. 250).
Иначе говоря, чиновники стали политиканами с национально-популистской повесткой, перехваченной у златоустов от оппозиции.
Но почему вдруг так ослабел поносимый ими союзный «Центр»? В чем именно был виноват суетливый Горбачев, столь живо описываемый нашим мемуаристом, а в чем унаследованные последним генсеком и им же заклиненные структуры советского управления? На что напоролось стремление перестроить СССР по образцам социал-демократии Европы? В этих вопросах и заключается актуальность воспоминаний Бориса Панкина о «Ста оборванных днях» и всем, что им предшествовало. И все-таки, то была другая страна и великая эпоха. Сможем ли мы еще раз взяться за дело, которому честно и талантливо служил Борис Панкин? Должны.
