Раздел I . ДАЙТЕ ВЫПЛЕСНУТЬ СЛОВА
I
ОСТАВАЯСЬ ЖУРНАЛИСТОМ
– Как писатель победил в тебе журналиста? – cпросили меня в одном из интервью.
Вопрос, действительно, сформулирован так, что рождает полдюжины контрвопросов. Например, победил ли? И была ли борьба? И почему, собственно, им надо противоборствовать?
И в этом не недостаток, а достоинство вопроса.
Если же воспринять его буквально, то из всех нас, пишущей братии моего поколения в «Комсомолке» и чуть младше, пожалуй, только о Володе Орлове можно с определённостью утверждать, что писатель победил в нём журналиста. А ещё точнее, журналист в нём, Володе, и не ночевал. С самого начала в нём сидел эмбрион писателя и всё нахальнее выглядывал из каждого его газетного опуса. Что и стало окончательно ясно с рождением его первого романа «Альтист Данилов», который «враз и навсегда» предопределил творческую судьбу своего автора.
А вообще, привычные представления о водоразделе между так называемой художественной прозой и документалистикой устарели ещё в прошлом веке, по меньшей мере, со времён Трумэна Капоте и его «Обыкновенного убийства».
Считалось, что если герои произведения – вымышленные его автором фигуры – это художественная проза, а если они реальные лица, это – очерк, в лучшем случае, документальные повесть. Нонфикшен, одним словом. И что творения первой из названных категорий по определению выше, аристократичнее, что ли, тех, что числятся по второй.
А между тем ещё Иисус Христоc поставил публицистику выше художественного слова. Да-да! В критическую минуту своего подвижничества он сказал ученикам: «Доселе Я говорил вам притчами, но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу…» (От Иоанна. Глава 16. 25)
По этому пути пошёл в свою позднюю пору и Лев Толстой.
Луначарский, по случаю пятилетия «Комсомолки», с удивительной проницательностью определил своеобразие новой газеты как соединение «ежедневного издания со всею злобой дня и журнального типа приложения, более спокойного, более обозревающего». Такой тип издания не мог не родить гибрид журналиста и писателя. Я его как-то назвал «газетный писатель». Об этом напомнила живущая теперь в Канаде Капа Кожевникова в своём блестящем эссе «По пепелищу».
Из тех, кого я в своей книге «Газета и газетчики» отнёс к этой рати, обиделся только Аркадий Сахнин. Оказалось, свой давно забытый роман о войне в Корее он ставил выше, чем очерки в «Комсомолке», включая тот, что о Солянике, – «После рейса»
Для меня тропой в писательское звание стали литературно- критические статьи, к которым я поневоле обратился потому, что в ранге замглавного, тем более главного «Комсомолки», выбираться «в поле» уже почти не удавалось. А может быть, тоже захотелось «прямо возвестить».
С каждой статьёй приобретал нового друга. Чингиза Айтматова, – после рецензий на «Первый учитель», с которой и начал свою литературно – критическую карьеру. А когда, сказавшись больным, сидел дома и писал об опальном спектакле «Современника» «Восхождение на Фудзияму», Галя Волчек звонила каждые полчаса и спрашивала, скоро ли закончу.
Написав о «Пряслиных» Фёдора Абрамова, обрёл сразу двух бесценных друзей – самого Фёдора, возлюбленного автора «Нового мира», и его редактора Александра Трифоновича Твардовского.
С Валентином Распутиным впервые встретился в Стокгольме, через несколько лет после того, как опубликовал в «Дружбе народов» эссе «Прощания и встречи с Матёрой». Он подарил нам с женой томик своих вещей с автографом: «Хоть вы и москвичи, но хорошие люди».
Ну и так далее.
Общение с этими уникальными людьми обернулось циклом литературных портретов, которые печатались в толстых журналах той поры, а в постсоветское время вышли книгой – «Пресловутая эпоха». Конец безрезультатным сомнениям, писатель ты или нет, положил Гавриил Троепольский, автор «Белого Бима», который, представляя меня на Госпремию за книгу «Строгая литература», написал: «…А закрыв последнюю страницу, я, например, сказал себе мысленно: «Стоп! Да ведь он же тот же самый участник высших достижений литературы последнего десятилетия, который след в след и рядом шёл почти с каждым писателем из тех, кого он собрал на беседу в «свой дом» – под крышу книги…» После таких слов мне уже никакой премии не надо было. Хотя я её и получил.
Своеобразный комплимент отпустил мне в пору «застоя» человек с очень длинным названием его должности: зав. сектором издательств отдела пропаганды ЦК КПСС Иван Филиппович Сеничкин, который курировал ВААП. В «Правде» была опубликована моя восторженная рецензия на спектакль «Современника» по пьесе Виктора Розова «Гнездо Глухаря». Меня вызвал на «правёж» Зимянин, тогда, как помните, секретарь ЦК по идеологии. В отрицательных героях Розова он увидел намёк на «самые верха». Упоминал, в частности, незаслуженно обиженного, по его убеждению, Фёдора Кулакова, только что скоропостижно умершего члена Политбюро.
– Он даже до кнопки у кровати не успел дотянуться. У нас у всех такие кнопки стоят. SOS.
К Сеничкину, фронтовику, другу А.Н. Яковлева, я спустился с пятого этажа здания на Старой площади на второй. Он, конечно, знал о втыке, а может, и сам «готовил» его по указанию начальства.
– А чего ты всё о них пишешь, – сказал он, как бы предостерегая меня от следующих неразумных шагов. – Ты же сам лучше их пишешь.
Ну, а тем, кого этот вопрос продолжает донимать, хочу напомнить анекдот из нашего советского прошлого. Забыв свой позывной, космонавт оглашал эфир вопросом: «Кто я? Кто я?» – «Да Сокол ты, жопа», – был ему ответ.
Спецвыпуск газеты «Шестой этаж» Клуба журналистов «Комсомолки» всех поколений. 2011
Полностью книгу можно прочитать на портале Клуба журналистов всех поколений «Комсомольской правды»: http://kompravda25.ortox.ru/biblioteka_kluba/view/id/1205959
