В Томск моя семья, вернее, мой дедушка Владимир Андреевич Палагин с женой Зинаидой Антоновной и двумя детьми – Верой и Олегом, приехала за несколько лет до войны. Жизнь кружила Палагиных по городам и весям нашей необъятной Родины довольно интенсивно, но Томск стал конечным пунктом всех путешествий, где дети, особенно старшеклассница Вера, могли спокойно окончить школу и поступить в высшее учебное заведение – выбор вузов здесь был богатый. Тут, в Томске, и застала их война…

Мой дядя Олег живет сейчас в г. Кургане, ему 93 года. Недавно мы виделись, и он передал мне тетрадь с воспоминаниями о войне, которые написаны им спустя более полувека после ее окончания. Это взгляд немолодого уже человека в прошлое, взгляд на себя 16-летнего подростка, в далекие военные 40-е. Удивительно искренняя и правдивая, ничем не приукрашенная картина…

1 июня 1942 года нам присвоили по 3-му разряду, и мы стали работать самостоятельно, чем очень гордились. Постепенно осваивали тонкости токарного дела. Работали на станке английского производства, точили все – от простейших болтов и до сложных пресс-форм для различных прокладок больших размеров, шпинделей к полуавтоматам и бронзовых подшипников к ним.

Хорошо помню, как мы, молодые ребята, вместе с механиком брали обыкновенные сани-розвальни и шли на железнодорожную станцию Томска-2, куда прибывало оборудование с эвакуированных заводов. Мы грузили токарные станки на сани и везли их на завод. В цехе станки при установке не цементировали, а ставили на деревянные колодки, крепили и подключали, чтобы сразу начать работать и давать нужную фронту продукцию.

Однажды случилась беда. После окончания 12-часовой смены я вывозил из-под станка металлическую стружку, тут у дверей сорвалась мощная пружина, которая ударила меня прямо в лоб. От боли я схватился за лоб грязной рукой, и этого оказалось достаточно, чтобы началось заражение. Кое-как добрался до дома. Среди ночи почувствовал, что не могу открыть глаза. Впечатление было такое, будто я ослеп, а на самом деле у меня заплыли и глаза, и губы, и нос – раздуло меня страшно. Кое-как утром дождались с мамой открытия поликлиники. Хирург сделал мне разрез на лбу (след от него остался на всю жизнь) и удалил гной – набралось больше стакана. Так я получил первый и последний за всю войну больничный лист, по которому проходил около двух месяцев. За это время моему товарищу Грише уже присвоили 4-й рабочий разряд. Но Иван Иванович меня утешал и подбадривал, обещая, что я его догоню. И действительно, уже в ноябре 1942-го мы оба стали токарями 5-го разряда.

Все годы войны я проработал на этом заводе, прошел путь до токаря 8-го разряда. Был бригадиром комсомольско-молодежной, а затем фронтовой комсомольско-молодежной бригады. В 1943-м меня избрали секретарем комсомольской организации цеха. Это поручение выполнял до увольнения с завода в 1946-м. Не один раз просился на фронт, но наш завод выпускал военную продукцию, и рабочие с высоким разрядом имели бронь.

Жизнь наша в тыловом Томске была отнюдь непростой. Работали изо всех сил, по 12 часов, без выходных и отпусков. А когда нужно было фронту, завод переходил на казарменное положение. Спали прямо в цехе по 2 часа в сутки и снова становились к станку. Очень хотелось спать, мечтали выспаться. А зимой в нашей мастерской было очень холодно, и пожарники разрешали нам ставить сваренную печурку, трубу которой выводили в форточку, и время от времени у этой печки мы грели руки. Еще в памяти осталась одна, особенно лютая зима, когда на лету замерзали и, как камешки, падали на землю воробьи…

Работа была тяжелой, напряженной. Однако сильнее усталости угнетало чувство постоянного голода – вся моя семья голодала. Как рабочий, я получал ежедневную хлебную карточку на 800 грамм. Мой отец (как служащий – в это время он преподавал в сельскохозяйственном техникуме) – 500 грамм. Мама была домохозяйкой, ей, как иждивенке, полагалось 300 грамм хлеба. И сестра, она училась в Томском государственном университете, получала 500 грамм. Конечно, такого количества хлеба не могло хватать, чтобы выжить. А мама мне, работающему физически, всегда отрезала кусочек хлеба немного больше, чем остальным в семье.

И вот первым не выдержал отец. Он начал пухнуть с голоду. Лежал в кровати, и мы уже смирились с мыслью, что он не выживет. Хорошо, что в августе 43-го мне присвоили 7-й разряд и добавили 200 грамм хлеба, – я стал получать целый килограмм. Каждый день мама отрезала эти 200 грамм папе, и он постепенно начал поправляться. А потом нам от техникума отвели 2-3 сотки земли, на которой мы из одних шкурок посадили картофель. И был небывалый урожай редиски. Сочная, крупная – с кулак (такой редиски я больше никогда не видел). Так папа остался жить.

Мы с ребятами собирали старые цветные зубные щетки, другой цветной пластик и воротнички от военных гимнастерок и точили красивые наборные мундштуки и, конечно же, продавали. Ведь получали около 2 тысяч рублей в месяц, а цена одного ведра картошки тогда была 900 рублей, это ведро наша голодная семья из 4-х человек съедала за один раз. Одна шоколадная конфетка стоила 10 рублей, одна свеколка – 10-15 рублей, булка хлеба (700 грамм) – 350 рублей. Так жил не только я, но и все члены моей молодежной бригады.