Цитата из фильма
— И еще вот такая фигура — Василий Витальевич Шульгин. С ним близко дружили мои родители. Он и русский националист, и монархист, и он же человек, который приехал к царю принимать его отречение, и он же участник февралисткого правительства, и он же белогвардеец, и он же человек, который, оказавшись в Советском Союзе, потом размышлял, насколько я знаю, вполне искренне размышлял о преемственности Российской Империи, о том, что в итоге получилось из нашей страны… Шульгин многое переосмысливал. Не знаю, насколько искренне, насколько лукаво. По крайней мере, отношение его к царю, оно было человеческим. Мне кажется, что, пройдя через столько ужасов, сквозь весь этот строй знамен, он в конечном итоге пришел к такому писательскому и человеческому взгляду на вещи. Поэтому он вспоминал серые глаза царя. Он вспоминал, как тот не умел грубить людям, как тот не умел прощаться с министрами. Некоторую его вечную юношескую неуверенность в принятии решений. И это же не минус. Это то, что отсылает нас к Борису и Глебу. Вот Борис и Глеб, они же тоже не сопротивлялись своему брату. Он их убил, и они стали святыми. И в этом смысле нужно понимать, что представления христианские и, кстати сказать, те представления, которые есть и в литературе, они несколько отличаются от представлений грубо политических. Когда мы говорим, принял он то или иное решение или не принял. Здесь есть некоторая разница. Шульгин мистически воспринимал историю. Это то, что в нем было главное. Мистицизм. И он считал. Что предопределено, то и случилось. Он полагал, что крах Российской империи — это предначертано свыше. И у него был взгляд такой, что значит так велел Господь Бог, значит, вот так должно было случиться.