Воспитанники «лагерей для уйгуров» в Китае: Раньше мы были мусульманами, а теперь перестали
Корреспондент «КП» Эдвард Чесноков первым из российских журналистов побывал в так называемых «центрах повышения квалификации для малых народов» на северо-западе КНР
Воспитанники «лагерей для уйгуров» в Китае: Раньше мы были мусульманами, а теперь перестали
Корреспондент «КП» Эдвард Чесноков первым из российских журналистов побывал в так называемых «центрах повышения квалификации для малых народов» на северо-западе КНР
Эдвард Чесноков
Корреспондент «КП»
— Как тебя зовут?
— Адигюль.
— Ты мусульманка?
— Не знаю… не могу сказать.
— Ответь просто: да или нет?
— Раньше я была мусульманкой. Но потом пришла в эту школу — и перестала.
(Из беседы с воспитанницей «Центра повышения квалификации» уезда Венсу, близ города Аксу, Синьцзян-Уйгурский автономный район Китая (СУАР), 18 июля 2019 года.)
Глава 1. Жёлтый антитеррор
Цепкий взгляд, чёрная коробка видеорегистратора поверх белой рубашки — по салону авиалайнера весь полёт прохаживается парень с военной выправкой. «Воздушный маршал» здесь явно не из-за пассажиров-буянов: обычно крикливые и любящие выпить китайцы в самолёте своих авиалиний сидят тише божьей коровки на цветке лотоса. В их стране действует «социальный регистр»: за плохое поведение начисляются минус-баллы. Мотнулся пару раз в метро зайцем — в престижный университет не возьмут, в турпоездку не пустят.
Но сегодня крупнейшие СМИ шарашат репортажи в жанре «ужасы Китая» отнюдь не на эту тему.

Под крылом самолёта ни о чём не поёт пустыня Такла-Макан. С уйгурского языка — «Море смерти». В 2015 году метафора тысячелетней давности стала для этого народа реальностью: власти КНР посадили в концлагеря три миллиона синьцзянских уйгуров (а заодно и других нацменьшинств — в основном тоже мусульман).

По крайней мере, об этом трубят западные СМИ, сопровождая статьи фотодоказательствами в стиле «вот я снял НЛО, только размыто немного».
Аксу. Контроль за порядком — превыше всего.
Аксу. Контроль за порядком — превыше всего.
Из западных газет
При въезде в Китай пограничники устраивают «электронный обыск» — на время забирают ваш телефон, устанавливают программу, которая ищет нежелательные (с точки зрения Пекина) картинки и видеофайлы. Также требуют показать вашу переписку в «защищённом мессенджере» Telegram.

КНР славится тотальным контролем, вести «социальный регистр благонадёжности граждан» помогают видеокамеры с распознаванием лиц. (Кстати, сейчас эту же систему внедряет и «стратегический партнёр Китая» — Россия.) Но даже такие жёсткие меры — ничто по сравнению с драконовским режимом в Синьцзяне.
Из западных газет

При въезде в Китай пограничники устраивают «электронный обыск» — на время забирают ваш телефон, устанавливают программу, которая ищет нежелательные (с точки зрения Пекина) картинки и видеофайлы. Также требуют показать вашу переписку в «защищённом мессенджере» Telegram.

КНР славится тотальным контролем, вести «социальный регистр благонадёжности граждан» помогают видеокамеры с распознаванием лиц. (Кстати, сейчас эту же систему внедряет и «стратегический партнёр Китая» — Россия.) Но даже такие жёсткие меры — ничто по сравнению с драконовским режимом в Синьцзяне.
— Положите большой палец правой руки на сканер.

У китайцев тяжело с иностранными языками, но этой фразой на линии погранконтроля меня встречает голос компьютера. На уровне лица парят видеокамеры, их много, а зал ещё огромнее — вереница глаз Системы теряется в бесконечности.
Из Музея памяти жертв террора в СУАР. Взрывные устройства, изъятые у боевиков.
Однако мой телефон никто не проверяет. Может, не хотят позориться (в моей визе ведь значится: «журналист»)?

В аэропорту Урумчи пересаживаюсь на региональный авиарейс в Аксу, один из немногих городов Поднебесной, где некитайцев — большинство.
В самолёт заваливается дедушка в уйгурской тюбетейке и с костылями, покряхтывает, садится. Безупречно вежливая проводница тут же отбирает у него костыли — и в шкафчик на ключ. По салону вновь вышагивает «воздушный маршал» — хоть сейчас тащи его сниматься в новомодные сериалы о роботах.
Из китайских газет
7 августа 2011 года, к десятой годовщине терактов 11 сентября, группа боевиков во главе с Хазретайли Курбаном вознамерилась устроить в СУАР такую же атаку. Джихадисты хотели пронести на борт самолёта ножи, спрятанные в костылях, напасть на команду и угнать авиасудно. Однако благодаря тщательной системе досмотра, действующей исключительно ради общественной безопасности, преступников схватили ещё в аэропорту.
Из китайских газет

7 августа 2011 года, к десятой годовщине терактов 11 сентября, группа боевиков во главе с Хазретайли Курбаном вознамерилась устроить в СУАР такую же атаку. Джихадисты хотели пронести на борт самолёта ножи, спрятанные в костылях, напасть на команду и угнать авиасудно. Однако благодаря тщательной системе досмотра, действующей исключительно ради общественной безопасности, преступников схватили ещё в аэропорту.
Из Музея памяти жертв террора в СУАР. Это оружия было изъято у боевиков в ходе спецоперациий.
Глава 2. Пустынная братва
Китайцы не заморачиваются — и решают вопрос. «Чжен Чжурчжень», «Ли Сянлянь» — это для русского языка неудобно. Значит, для северных гостей будем называть себя «Женя», «Лиза».

Китайцы не заморачиваются — и решают вопрос. С начала прошлого века в пустыне Такла-Макан, на толком не определённой границе между Российской и Цинской империями, кочевали уйгуры, дунганы, киргизы и лошади Пржевальского. Ровно 70 лет назад, в 1949 году, в Китае победили коммунисты. Они занялись преобразованием природы и человека.

Из пустыни Такла-Макан несли суховеи, вредили народному хозяйству.
Площадь лесов в СУАР увеличили в сто раз, уйгуров, дунганов и киргизов отправили из юрт в городские квартиры, лошадей Пржевальского — в контактные зоопарки.

В начале девяностых, после ухода СССР, в соседнем Афганистане пришли к власти боевики-талибы. Вместе с горными ручьями из-за пограничного Памира потёк якобы «единственно верный» ислам: женщин — в паранджу, мужчин — под ружьё, «оккупантов"-ханьцев (самоназвание китайцев) — на ножи.
В СУАР загремели теракты. Затем в 2013 году исламисты провозгласили на Ближнем Востоке свой «халифат» ИГ [запрещено в РФ — ред.], две тысячи синьцзянских мусульман отправились помочь «братьям по джихаду». Кого-то поубивали, но многие, пройдя в Сирии курс молодого террориста, вернулись.

Китайцы не заморачивались — и решили вопрос.
СУАР — один из последних регионов Китая с неосвоенными территориями. Но это ненадолго.
СУАР — один из последних регионов Китая с неосвоенными территориями. Но это ненадолго.
Из западных газет
Разумеется, в синьцзянских лагерях никого не ликвидируют. Этот ГУЛАГ — инновационный. Уйгуров и другие мусульманские меньшинства превращают в ханьцев: запрещают молиться и читать Коран, насильно кормят свининой, крутят китайскую поп-музыку и пропагандистские фильмы о величии Поднебесной. В лагерь могут забрать прямо с улицы, если полицейскому во время досмотра не понравится содержимое телефона или одежда с исламскими мотивами. По сути, происходит уничтожение национальной идентичности малых народов. Женщин под видом медосмотра в лагерях могут стерилизовать.

(О последнем рассказывали мигранты-уйгуры, прося политическое убежище других странах, но достоверных подтверждений тому нет — прим. авт.)
Из западных газет

Разумеется, в синьцзянских лагерях никого не ликвидируют. Этот ГУЛАГ — инновационный. Уйгуров и другие мусульманские меньшинства превращают в ханьцев: запрещают молиться и читать Коран, насильно кормят свининой, крутят китайскую поп-музыку и пропагандистские фильмы о величии Поднебесной. В лагерь могут забрать прямо с улицы, если полицейскому во время досмотра не понравится содержимое телефона или одежда с исламскими мотивами. По сути, происходит уничтожение национальной идентичности малых народов. Женщин под видом медосмотра в лагерях могут стерилизовать.

(О последнем рассказывали мигранты-уйгуры, прося политическое убежище других странах, но достоверных подтверждений тому нет — прим. авт.)
Глава 3. Тотальная безопасность
Ладно, раскрою карты. Пресс-тур зарубежных журналистов на те самые объекты устроен властями Китая. Народная Республика обслуживает нас в вип-терминалах аэропортов, селит в лучших отелях, каждый вечер закатывает банкет с песнями и плясками уйгурских вокально-инструментальных ансамблей — смотри, как (не) угнетают.

И я, поедая уже третий за день шашлык, шепчу совести: так надо, другого шанса увидеть загадочный лагерь не будет.
Стой! Блокпост, досмотр!
Стой! Блокпост, досмотр!
— Собаку хорошо зимой есть — от гриппа, иммунитет укрепляет, — улыбается мой сопровождающий, китаец-переводчик «Женя» (позже вы поймёте, почему я не упоминаю его настоящее имя).

— Уйгуров вы тоже, говорят, в лагерях заедаете.

— Ну что вы, это не лагеря, а центры дерадикализации. В молодёжную среду извне проникают радикальные идеи. ЦРУ старается.

— Прям-таки ЦРУ? Доказательства?

Китаец Женя молчит.
В Китае телекамеры — на каждом шагу.
Из западных газет
СУАР наводнён силовиками, особенно их много в Аксу, Кашгаре, Хотане — местах проживания «нетитульных» этносов. Установлен жёсткий военно-полицейский режим, подозрительных лиц «неправильной национальности» могут в любой момент подвергнуть досмотру.
Из западных газет

СУАР наводнён силовиками, особенно их много в Аксу, Кашгаре, Хотане — местах проживания «нетитульных» этносов. Установлен жёсткий военно-полицейский режим, подозрительных лиц «неправильной национальности» могут в любой момент подвергнуть досмотру.
А вот здесь почти правда. Военных я не видел — но на подъездах к Хотану наблюдал огромные досмотровые площадки (похожие на пункты оплаты проезда на наших магистралях). Проезжая мимо одной из них, у Третьего Моста через реку Юрункаш,  я заметил, как полиция безо всяких понятых досматривала парней на мотороллере, некитайской внешности — уйгуров, киргизов?..

Лучший фотоаппарат — тот, что всегда перед глазами фотографа. Но мой вылез на свет, лишь когда блок-пост скрылся за поворотом.

…В Урумчи, где мы колесили три дня, полицейские участки — типовые серо-синие боксы в два этажа — воткнуты через каждые 300 метров. За городом на обочине — через каждые 500−1000 метров дежурит пара дружинников под тентом.
Такие заграждения — на каждом въезде.
На ЛЮБОМ пересечении дороги и тротуара — бетонные столбики: люди на пешеходную зону пройдут, а машина — нет.

Въезд на парковку учреждения или в жилой двор перекрывает стальная балка — детёныш противотанкового ежа.

На входах в торговые центры (особенно в Аксу и Хотане) — зона безопасности, как в аэропорту: сумкам — интроскоп, людям — бесконтактный обыск с ручным металлоискателем.

У дверей дорогих отелей — сканер лица. Числишься в базе экстремистов или хулиганов? Не пустят и вызовут ребят в форме.
Мемориальная доска в Музее жертв террора (Урумчи).

В 8 часов утра 4 августа 2008 года водитель-смертник Абдурахман Азати направил грузовик в группу полицейских, патрулировавших проспект Семан. Одновременно другой террорист, Курбан Имит, забросал самодельными бомбами и набросился с тесаком на сотрудников погранслужбы Кашгара. В обеих атаках 17 человек убито, 15 ранено.
Глава 4. В полиции
Китайцы хитры: лагеря показывают не сразу, сперва возят по цехам-новаторам и совхозам-передовикам.

— Женя, а всё-таки можно в полицейский участок зайти, — не выдерживаю. — Ну там Запад пишет, ваши «избивают уйгуров прямо на площадях».

К чести организаторов, просьбу удовлетворяют. Правда, лишь через день-другой — образцовый колхоз сам себя к визиту журналиста не подготовит.
Полицейский участок на пешеходной улице «Большой базар» в центре Урумчи похож на информационный центр для туристов. Окна и двери в пол, без решёток (в других околотках, ближе к окраинам, таковые уже появляются).
Внутри — никаких ободранных «обезьянников» или стендов со страшными фотороботами «их разыскивают». По крайней мере, в той части, что нам показали. В углу — раскладное кресло-каталка.

— Здесь много туристов, в том числе пожилых. Бывает, на жаре кто-то себя плохо почувствует. Эта «инвалидка» — как раз на подобный случай. Людям мы всегда готовы помочь, — объясняет начальник участка — офицер Ван Вэй.
В этом участке на улице Большой Базар в Урумчи мы и побывали.
В этом участке на улице Большой Базар в Урумчи мы и побывали.
Беру дракона за крылья:

— Говорят, полиция допускает насилие в отношении уйгуров.

— О таком пишут люди, которые здесь даже не были. Посмотрите хотя бы на наших сотрудников, — Ван Вэй подходит к стенду с фотографиями личного состава. — Вот ханец, вот уйгур, киргиз, казах, монгол, дунганин, другие национальности Синьцзяна — это мы самих себя, что ли, угнетаем?

За окном слышна музыка — на сцене посреди пешеходной улицы, где мы только что были, выступает уйгурский ансамбль.

— Они (исполнители) сами здесь собираются, сами поют и пляшут, мы их даже никак не организуем, — продолжает офицер. — Посмотрите на лица зрителей, уйгуров среди них тоже много. У всех радость, улыбки. Вы верите им — или фейкам западных газет?
Из западных газет
«Великий китайский фаейрвол» — так называется система ограничений в местном интернете. Большинство сайтов, в том числе зарубежные СМИ и поисковики, заблокированы. Все интернет-сервисы и соцсети имеют китайские аналоги. Любая переписка в них отслеживается спецслужбами, система моментально обнаруживает, когда кто-нибудь просматривает на смартфоне экстремистские (с точки зрения властей) материалы или видеоролики. В СУАР это ещё один способ отслеживать инакомыслящих, отправляя «на перевоспитание» в лагеря.
Из западных газет

«Великий китайский фаейрвол» — так называется система ограничений в местном интернете. Большинство сайтов, в том числе зарубежные СМИ и поисковики, заблокированы. Все интернет-сервисы и соцсети имеют китайские аналоги. Любая переписка в них отслеживается спецслужбами, система моментально обнаруживает, когда кто-нибудь просматривает на смартфоне экстремистские (с точки зрения властей) материалы или видеоролики. В СУАР это ещё один способ отслеживать инакомыслящих, отправляя «на перевоспитание» в лагеря.
Наконец-то! После трёх дней пресс-тура Женя объявляет: в первый лагерь повезут назавтра.
На страже закона и порядка в Срединном Государстве стоят и женщины.
Глава 5. Район Аксу, уезд Венсу. Лагерь № 1
Забор невысокий, охраны не видно. А куда уйти? До ближайшего посёлка — час пешком по пустыне, до райцентра — 40 километров. Это «Центр повышения квалификация» уезда Венсу. Похож на бедный провинциальный вузик: три здания цвета «бледная канарейка», куцая спортплощадка, аляповатые стенды с цитатами великих во дворе.

Один из тех самых лагерей, о которых столько говорили.
Вся напряжены, ждут чего угодно. Но нас приводят… в танцкласс. Там пятнадцать парней и девушек. Безо всякого вступления ударяет музыка, воспитанники начинает уйгурские танцы. Десять, двадцать минут.

Наконец заканчивают… или нет. Идут к нам, хватают за руки, силятся вовлечь в пляс.

Прямо передо мной — уйгурская девушка с почти рязанским лицом, косметика растеклась — взмокла в танце. Тянет меня что есть силы. Во мне смешивается отвращение и ужас от спектакля, в котором не по своей воле участвуют вчерашние дети. Но многие журналисты поддаются, пляшут.
Нас встретили уйгурскими плясками.
Нас встретили уйгурскими плясками.
По замыслу режиссёров, это должно «создать доверительную атмосферу и вовлечь всех в праздник».

Экскурсию продолжает директриса — уйгурка Ребигюль:

— У нас 214 парней, 103 девушки. Было больше (вместимость — 500 человек), но недавно состоялся выпуск.

Осматриваем классы: учат говорить по-китайски (некоторые уйгуры им плохо владеют), готовить еду, ухаживать за деревьями. Вот прямо у доски — натурная кадка с саженцем.

В том же здании — жилые боксы. В каждом — душевая, десять идеально заправленных кроватей, шкафчики для личных вещей, столик посреди комнаты. Лагерь, да. Пионерский.
Встреча двух миров. Слева уйгуры, справа зарубежные журналисты. Общаться никто не мешал.
— Почему на окнах решётки?

— Вопрос безопасности. Окна моют сами воспитанники и могут случайно выпасть.

— А сколько всего таких центров? И сколько всего закл… э… воспитанников?

— Не знаю, я контролирую только свой участок, — с кристальной чистотой во взоре говорит Ребигюль.

На вопрос о количестве не ответил никто из китайских лиц, с кем мы здесь общались.

И это в стране, где Цань Лунь 2100 лет назад в целях улучшения учёта урожаев изобрёл бумагу.
Воспитанники играют на спортплощадке.
— Почему у них нет мобильников?

— Мешают учебному процессу, — отвечает Ребигюль. — Но на выходные, когда дети могут уйти и повидаться с родными, телефоны им, конечно, дают.

«Дети». Да, почти всем — чуть за двадцать. Но одной воспитаннице, с которой мы беседовали, был 31 год.

— Мой парень скидывал мне в соцсетях экстремистские ролики. Но благодаря заботе государства я вовремя одумалась и пришла в этот центр. Где мой парень сейчас? Не знаю. Я с ним порвала и больше ему не отвечаю.
Из официального ответа посольства КНР в РФ в адрес «Комсомольской правды»
В СУАР длительное время была слаба материальная основа жизни, что делало его уязвимым для подстрекательств к террору и экстремизму. Поэтому, основываясь на мировом опыте борьбы с терроризмом, правительство учредило здесь учебно-тренировочные центры по обучению профессиональным навыкам. Речь идёт о программе, которая называется «Освоение трёх — избавление от одного»: освоение государственного общеупотребительного языка Китая, законов и профессиональных навыков — и избавление от радикализации. Достигнув этого стандарта («освоить три, избавиться от одного») — воспитанники могут успешно выпуститься.
Из официального ответа посольства КНР в РФ в адрес «Комсомольской правды»

В СУАР длительное время была слаба материальная основа жизни, что делало его уязвимым для подстрекательств к террору и экстремизму. Поэтому, основываясь на мировом опыте борьбы с терроризмом, правительство учредило здесь учебно-тренировочные центры по обучению профессиональным навыкам. Речь идёт о программе, которая называется «Освоение трёх — избавление от одного»: освоение государственного общеупотребительного языка Китая, законов и профессиональных навыков — и избавление от радикализации. Достигнув этого стандарта («освоить три, избавиться от одного») — воспитанники могут успешно выпуститься.
Директор объекта – уйгурка Ребигюль.
Москва. Я беру смартфон, разворачиваю геометку — нанёс её на карту, посещая лагерь (простите, уж буду называть так). Смотрю спутниковую съёмку от 2018 года: здания есть. Спортплощадок, деревьев, которые отпечатались в памяти, входного КПП — нет.

Нахожу в сумке брошюрку, что дали организаторы. «Центр повышения квалификации уезда Венсу был построен в апреле 2017 года». И даже, как нам говорила Ребигюль, успел выпустить один курс.
«Звони в New York Times, продай им координаты за тысячу долларов: и американские демократы, и республиканцы объединились, критикуют китайские лагеря, это как раз на пике их медиа-повестки», — шепчет тот же предательский голос, который доказывал, что даже пресс-тур с пирами и плясками — журналистика.

Я отвечаю, что спутниковая съёмка ничего не доказывает: объект мог функционировать и без деревьев и спортплощадки. Нежилой вид? Субъективно. Может, в воскресенье снимали.
Глава 6. Район Хотана, уезд Моёй. Лагерь № 2
Второй объект — через пару дней. Хозяева учли казусы предыдущего пресс-показа, всё почти идеально. Этот лагерь (или всё-таки «центр переквалификации»?) — явно с более лёгким режимом: в спальниках уже не по 10, а лишь по 6 коек, и без решёток на окнах.

Гуляем по классам. Везде звучит умиротворяющая музыка. Но на этот раз — никаких «вовлекающих танцев», только парни и девчонки вокруг учебных стендов, иное профтехучилище позавидует.

Слог сбивается на социалистический реализм.
Раньше Ахмед умел только мастерить бомбы по инструкциям из интернета — и сейчас легко соберёт карбюратор для малого фермерского трактора.

Прежде Айгерим смотрела экстремистские ролики — а ныне рисует пейзажи с величественной природой Синьцзяна. (Картины учеников художественного класса, кстати, продают за 300 юаней; кому достаются деньги — я так и не понял).

— Мы готовим ребят по специальностям, востребованным на рынке: автомеханики, парикмахеры, массажисты, сотрудники гостиниц, электротехники… — докладывает директор.
Воспитанники овладевают хорошо оплачиваемыми профессиями.
Воспитанники овладевают хорошо оплачиваемыми профессиями.
Под конец в классе для агротехников — клетки с животными, работать с которыми учатся бывшие джихадисты: куры-петухи, гуси-лебеди. И тут нам дают ПОГЛАДИТЬ КРОЛЬЧОНКА. Тонкий ход, молодцы.

Хотя… сегодня суббота, а организаторы говорили, на выходные учащихся отпускают домой к родным.

Да что я такой подозрительный? У них, наверное, шестидневка, а выходной — воскресенье. Эх, жаль не уточнил.
Объект в уезде Моёй — с более лёгким режимом, без решёток на окнах.
“
Меня зовут Мухамад Али, 22 года, родители — крестьяне. Раньше мне не нравилась, когда пили алкоголь, — я считал это нарушением исламских норм, о чём заявлял друзьям и соседям. Кто-то сигнализировал (написал донос — авт.), меня пригласили в Комитет по кадрам (отдел местных властей по работе с населением — авт.), объяснили, насколько я ошибался. Я написал заявление, где покаялся в заблуждениях и попросил зачислить в данное учебное
заведение. Здесь я уже восемь месяцев, осваиваю ремесло художника. Дома меня ждёт девушка.

(Из беседы с воспитанником «Центра повышения квалификации» уезда Моёй, близ города Хотан, СУАР, 20 июля 2019 года.)
Учитесь, и зачтётся вам.
Как устроена система

Глава уезда Моёй (фотографироваться отказался) сообщил нам, что на его территории подобное заведение всего одно.

Допустим, он сказал правду.

Допустим, в других местах так же.

Административное деление СУАР запутано: переводчик Женя сообщал, что в этом крупнейшем регионе Китая — 68 у.е.здов; англоязычная википедия приводила цифру в 99.

Умножаем вместимость на количество — получается примерно 50 тысяч «человеко-мест».
Вчера собирали бомбы, сегодня — двигатели.
Программа длится 8−12 месяцев (если педагоги сочтут, что ты не избавился от радикализма, то могут продлить программу; но таких второгодников мало).
Получается, с 2015 года через центры могли прогнать 200 тысяч человек.
Немало — но и не миллионы.

Как туда попадают?

Кого-то по старинке закладывают друзья-соседи (доносят, что «распространяешь экстремизм»). Но у большинства — сканируют смартфон на предмет экстремистского контакта. Досматривать твой мобильник на блок-посту не обязательно — китайские приложения и соцсети сами уведомят кого следует.

Объектов два типа: № 1 — с жёстким режимом, для более радикальных. Здесь осваивают китайский язык (многие уйгуры владеют им плохо) и самые простые навыки, вроде кулинарии, танцев и садоводства, не требующие сложных технических терминов.

Тип № 2 — для не столь «социально опасных» ребят, которые хорошо говорят на госязыке. Или могут прийти сюда после «лагеря № 1» за более престижной специальностью.

А что происходит потом?
Глава 6. Cчастливый фермер
“
Я, Абдулали, сын Абдыкадыра, мне 25 лет. Полтора года назад начал общаться через WeChat (китайский мессенджер — авт.) с неизвестным человеком. Тот стал пересылать мне видеоролики экстремистского содержания. Я стал по многу раз в день молиться, жене запретил ездить на работу и выходить из дома, грубил родителям. Однако благодаря заботе государства я осознал свои ошибки и попросил о зачислении в «Центр повышения квалификации», где провёл 8 месяцев…

(Из беседы с крестьянином уезда Хотан, СУАР, 20 июля 2019 года.)
Ударницы капиталистического труда работают без кондиционера.
Ударницы капиталистического труда работают без кондиционера.
Нас везут в деревню — показать успешную жизнь после «центра дерадикализации». Ряды типовых одноэтажных домиков с участками по шесть соток. Оказывается, далеко не весь Китай — небоскрёбы: есть и вот такой, тихий, сельский. Заходим к выпускнику. Во дворе — мотороллер, грядки под шлангами орошения, курятник (бойцовый петух, две несушки, дюжина цыплят).

Хозяин зовёт за накрытый стол под семейной фотографией с женой и ребёнком. Никаких других личных вещей, помимо детских игрушек и телевизора, в трёхкомнатном домике нет. Компьютер тоже отсутствует.

— Семья весь день трудится: он в поле, она на фабрике. Комп им просто не нужен, — объясняют сопровождающие.

Мобильников у хозяина и его жены мы тоже не заметили.
Абдулали и его семья.
“
По выходу из «Центра повышения квалификации» я узнал, что в уезде Хотан построили новую деревню, где мои навыки агротехника будут востребованы. 100 тысяч юаней [здесь и далее: один юань — около десяти рублей — авт.] на покупку этого дома дало государство, ещё 50 тысяч заплатил сам с помощью родителей. Жена сейчас работает на фабрике одежды неподалёку, семейный бюджет — 4 тысячи юаней в месяц, коммунальные платежи — 100 юаней летом и 500 зимой, когда нужно платить на отопление.

Я все ещё мусульманин, но уже не исламист.

(Из беседы с Абдулали.)
Хозяйство счастливого фермера.
Среди журналистов есть узбеки, казахи, киргизы — сообща они готовы поговорить с этим уйгуром напрямую. Однако счастливый фермер Абдулали общается только через толмача-китайца. Дорогие члены делегации, ваши языки действительно близки, но всё-таки и различны, некоторые аспекты могут быть неверно истолкованы. Поэтому мы для вашего же удобства обеспечиваем максимальную точность перевода.

Далее в программе — та самая текстильная фабрика, где работает жена Абдулали.
В центре — швея, у которой мы пытались взять интервью. Позади — ее… хм… куратор.
Комплекс щитовых зданий похож на коммунистические агитки об ужасах капитализма. В цеху за машинками строчит сотня швей, жара за тридцать градусов, вместо кондиционера — настольные вентиляторы. По соседству — «рабочие казармы» с многоместными комнатами, многие сотрудницы из других уездов ночуют здесь же. На фабричной территории, правда, имеется детский сад, где можно оставить ребёнка на 8 часов.

Беседуем со швеёй-уйгуркой:

— Хорошо вам тут работается?

— Хорошо.

— Насколько хорошо?

— Очень хорошо.

Девушка отвечает односложно, волнуется. За её правым плечом стоит компетентный товарищ со значком члена партии. Компетентный — в том смысле, что в текстильной промышленности применяются сложные технические термины, он следит, дабы подопечная не ошиблась.
Глава 7. Пустые мечети
Зато, как силятся показать организаторы пресс-тура, у «нормального ислама» в КНР проблем нет.

Нас везут в образцово-показательную мечеть в городе Аксу. Вход в неё — инновационный: положено снимать обувь, но здесь специальный аппарат наворачивает на подошвы бахилы. Точно в дорогой больнице.

Имам тут совсем молодой, вчерашний студент медресе — Мамат Эхэт. На пост заступил в прошлом году. Учился здесь же — в соседнем Урумчи есть исламская академия. Образовательные программы для неё, естественно, пишут не в Исламабаде или Эр-Рияде, а в Комитете по религиозным делам при правительстве СУАР.
— В старой мечети ни водопровода не было, ни автостоянки. Прихожане к нам на велосипедах ездили по жаре. А потом в 2017 году правительство за пять миллионов юаней, провело реконструкцию, мэрия помогла с парковкой на сто машино-мест, — докладывает Мамат Эхэт. Как бы намекая: у нас мусульмане так хорошо живут, что уже с двух колёс на четыре пересаживаются.

Правда, в действующей мечети по традиции на видном месте должен лежать Коран. А ещё по неписаным правилам может быть читальная комната, где священная книга опять же имеется в большом количестве.
Мечеть при Исламском институте в Урумчи.
Мечеть при Исламском институте в Урумчи.
Но не здесь.

Наконец, огромный красный фолиант Корана откуда-то приносят, отщёлкивают с ним фотосессию.

На дворе разгар пятницы, святого для мусульман дня. Но в мечети — никого, кроме имама и переводчика. Журналисты-суадовцы пытаются поговорить без толмача, на международном языке ислама, но Эхэт на контакт не идёт.
Стесняется, верно, по молодости.
Коран в новой мечети Аксу мы обнаружили, но не сразу.
Мемориальная доска в Музее жертв террора (Урумчи).

С 2009 года Мехсун Абдулкерим и Нурмамат Обликасим, сформировав экстремистскую группировку из 21 человека, занялись нелегальным изучением Корана. 14 октября 2010 года в деревне № 10 района Инерлик они отрезали голову школьному учителю Ниязу Абдулрехиту и его жене Нуреле Абель — за то, что тот преподавал детям эволюционную теорию Дарвина.
11 ноября того же года банда жестоко убила шестерых крестьян в деревне № 8 района Алали.
Глава Исламского института в Урумчи Шейх Абдурахим и его подопечные.
На следующий день — мечеть в Хотане. Историческая, 1848 года.

— На Рамазан принято дарить милость, давать бедным еду — правительство с этим тоже помогает, даёт нам продовольствие для таких гуманитарных акций, — рассказывает имам, 53-летний Абуль Хасан ибн Турсуньяз.

Здесь уже имеются и Кораны (и в главном зале, и в читальной комнатке), и даже огромная доска с точным временем всех пяти намазов.

Только прихожан не заметно.

Как и в предыдущей мечети.

— Наши граждане весьма пунктуальны, приходят на время молитвы и сразу уходят. Ещё они любят гулять допоздна всей семьей, а придя домой, тут же ложатся спать. Поэтому во многих кварталах вечером не горит свет, — объясняет Женя.
Глава 8. Китай-2
В последний день пресс-тура — беспорядки на другом углу Срединного Государства, в Гонконге. Бывшая британская колония всегда имела особый режим. Но сейчас Пекин покушается на святое — отменяет принцип «с Гонконгу выдачи нет», коим пользовалась китайские диссиденты, скрываясь от когтей Жёлтого Дракона в форпосте капитализма.

Местные принялись городить баррикады, драться с полицией, даже здание парламента на время отмайданили.

— Ровно же самое, что в Урумчи, — морщится переводчик Женя. — Топливо мятежа — молодняк. Ему пытаются промыть мозги из-за рубежа: вы, мол, не китайцы. А мятеж почему? Правительство, в отличие от СУАР, долго проявляло с Гонконгом мягкость. В итоге здесь, в Синьцзяне, тишина, а что там — все видели. Моё мнение: к стенке бы этих дурачков — да и…
Журналисты Че и Чесноков беседуют на фоне массовых посадок в СУАР.
Журналисты Че и Чесноков беседуют на фоне массовых посадок в СУАР.
Женя — «пионер». Это одна из двух сил в китайской элите. «Пионеры» поднялись из низов, служили в НОАК, сдирали в кровь пальцы, очищая землю от камней при озеленении Красного холма в Урумчи, как мой немолодой переводчик. А ещё в девяностые он много бывал в России — консультировал бизнесменов по работе с желтобородыми варварами. И, насмотревшись нашего дикого капитализма, уверовал: демократия — зло.

Есть и вторая группировка — «принцы». Сытые дети элиты. Учились в дальних странах, смотрят американские мультики в оригинале.

Беседую о Гонконге с одним из них — журналистом Че. Мой коллега-ровесник (и почти однофамилец) улыбчив, говорит на идеальном английском:
Необходимые технологии Китай просто импортирует (на фото — винодельня в Аксу, где технологический процесс обеспечивают французы).
— Там беспорядки, нарушение закона. Законность необходимо восстановить.
Уже не «ставить к стенке», как требует вдвое более старший Женя. Но ведь и уйгуров в СУАР никто не расстреливает.

— О чём был твой лучший репортаж, Че?

— В одном уезде построили фабрику, крестьяне смогли работать прямо там, не тратясь на дорогу в город.

Да, это новый Китай: он уже не чавкает за столом (милая традиция отцов и дедов) и отлично адаптировался к эпохе постправды. Лагеря для уйгуров? Помилуйте, это образовательные центры. Все воспитанники там добровольно.

Приезжайте, общайтесь с ними — пожалуйста. Госдеп США назвал это «геноцидом»? На себя пусть посмотрят. Вот в Иллинойсе китайскую студентку амер изнасиловал и убил (реальный случай, который вся Поднебесная бурно обсуждала в те дни — авт.), вам её не жалко?
Из записной книжки

…Обратным рейсом лечу с одним из участников пресс-тура — Нурланом Кумаром, журналистом портала TengriNews. И Тенгри, казахский бог неба, шлёт нам медиа-удачу — соседнее место достаётся уйгурке. Настоящей, не пресс-релизной.

Набрасываемся на неё, как панды на свежий бамбук. Казахский язык, которым владеет Нурлан, похож на уйгурский.

— Мне 35 лет, зовут Хурбаниза, двое детей, учительница. Зарабатываю 10 тысяч юаней в месяц, в год на всю семью выходит под 200 тысяч. Живём.

«Подсадная утка» китайских спецслужб?

Ну так и западные политики о «российских агентах» через слово кричат.
Глава 9. Вместо эпилога
Журналист всем должен. Он обязан стоять над схваткой — и одновременно сражаться с диктатурой. Быть строго объективным — и бичевать «неправильных» людей вроде Трампа и его «московских друзей». Писать репортажи об «угнетаемых крымских татарах» — и расследования о «пятой колонне Кремля», подрывающей западную демократию с помощью русской общины Латвии.

Наверно, вы ждёте от меня вывода, эффектного финала по итогам пресс-тура, где герои (кроме, быть может, Хурбанизы) были грандиозной массовкой в китайском театре теней.

Что ж, мне жалко их всех: и учителя, которому отрезали голову исламисты, и «счастливого фермера», посаженного в «Центр переквалификации» за просмотр видео с отрезанием голов.
Эти люди ищут нефрит на берегу реки Юрункаш  в Хотане. Находят немногие, но каждый самородок стоит целое состояние.
Эти люди ищут нефрит на берегу реки Юрункаш в Хотане. Находят немногие, но каждый самородок стоит целое состояние.
Но мой вывод вас не обрадует.

Ваша страна может называться «Россия», «ФРГ», «Франция» или даже «Сирия». В вашей стране проживает проблемное меньшинство. Оно не имеет ничего общего с вашими ценностями, но охотно пользуется вашими благами. Оно, например, считает, что насильно упаковать женщину в паранджу — это нормально; а если на помощь такой женщине вдруг придёт какой-нибудь ненормальный из числа коренных жителей, то зарезать его вдесятером — это тоже нормально.
В новом Китае изучают английский с детского сада.
После особо тяжёлых случаев некоторых из них ловят, либеральные СМИ вопят о русском (немецком, американском) «фашизме» — но в целом ничего не меняется.

Новых терактов в СУАР не было с 2015 года.
Именно в этом году возникли первые «Центры повышения квалификации».
Вы по-прежнему считаете их таким уж безмерным злом?

Вы уверены?
Текст, фото: Эдвард Чесноков
Верстка: Рушан Каюмов
Текст, фото: Эдвард Чесноков
Верстка: Рушан Каюмов
Made on
Tilda