Книга «Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки»: тайны Юлиана Семенова, Беллы Ахмадулиной и юной Дарьи Донцовой
Александр Васькин. Фото: Софья Сандурская/АГН Москва
В издательстве «Молодая гвардия» вышла книга «Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки». Наш обозреватель Денис КОРСАКОВ приводит несколько забавных и печальных историй из нее – о том, как в СССР портили здоровье, лечились и зарабатывали «властители дум».
Юлиан Семенов: создатель Штирлица
Власть очень заботилась о здоровье советских писателей. Их обслуживала специальная клиника Литфонда. И от них требовалось ежегодно проходить диспансеризацию, хотели они того или нет. Причем тем, кто манкировал обследованиями, могли потом отказать в путевке в Дом творчества или не пустить за границу. «Должники», кто поленился пройти диспансеризацию в течение года, толпами уныло бродили по коридорам в декабре.
Например, создатель Штирлица Юлиан Семенов ходить по врачам ужасно не любил. Однажды все-таки попал в поликлинику Литфонда и привел врачей в ужас своими давлением и анализом крови. Его дочь Ольга рассказывала, что ему «выписали кучу таблеток, которые надо было принимать строго по часам, но отец если и принимал их, то, как Пеппи Длинный чулок: все вместе, залпом, запивая для верности стаканчиком водки. Он существовал по принципу американского актера Джеймса Дина: «Жить на полную катушку, умереть молодым и быть красивым трупом». Умер Семенов всего в 61 год.
А поэт Константин Ваншенкин вспоминал о том, как его друг зашел в поликлинику Литфонда на диспансеризацию к хирургу: «Поздоровался, на вопрос о жалобах ответил отрицательно. После этого последовала просьба спустить штаны и нагнуться. Своей унизительностью процедура напоминала личный досмотр арестованного перед отправкой в камеру. Хирург бегло заглянул моему коллеге между ягодиц, небрежно спросил: «Поэт?» – и разрешил подтянуть брюки. – «Но откуда вы узнали?» – изумился мой собрат. – «У всех прозаиков геморрой! – хладнокровно ответствовал доктор. И снисходительно пояснил: – Сидячий образ жизни!..».
Заболевания поэтов: Борис Слуцкий и Евгений Рейн
Поэты страдали от заболеваний, которые считаются более благородными. Например, от депрессии мучился Борис Слуцкий, потерявший жену. После ее смерти он написал множество стихотворений, а потом резко замолчал. Приехав в писательский дом творчества в Дубулты, практически не выходил из номера, равнодушно отвечал на вопросы коллег, которые приходили его навестить… Через несколько лет умер.
А поэт Евгений Рейн страдал от биполярного аффективного расстройства, которое тогда называлось маниакально-депрессивным психозом. Депрессивные фазы были невыносимы. И ему выписали бюллетень, по которому он получал от Литфонда десять рублей за каждый рабочий день, причем работать, конечно, не требовалось. Большая сумма по советским временам – 240 рублей в месяц. (А бюллетени в поликлинике Литфонда выдавали легко – гуляла даже фраза «Если бы я не болел, давно бы умер с голоду»). Вот только продлевать лист нетрудоспособности Рейн отправился уже в городской диспансер. Психиатр, узнав, что имеет дело с поэтом, спросил: «А кто-нибудь читал ваши стихи, в смысле из понимающих людей?» Рейн ответил: «Да, Ахматова, Пастернак. Вы их считаете понимающими людьми?». Потом назвал еще несколько знаменитых современных поэтов, сказав, что дружит с ними. И все было чистой правдой. Но психиатр решил, что у Рейна мания величия. Сказал: «Вы сейчас в крайней точке вашей болезни, хуже некуда. (…) Идите, дружок, домой, уверяю вас, то, что вы здесь сказали, строго охраняется врачебной тайной, о ваших болезненных фантазиях никто не узнает!». И выписал бюллетень еще на месяц…
Критик Осаф Литовский: гонитель Булгакова
Еще одна история из книги Васькина, более зловещая, – про критика Осафа Литовского, гонителя Булгакова. В историю литературы он вошел как критик Латунский из «Мастера и Маргариты» – Маргарита громит именно его квартиру. В реальности его конец был мрачен. Однажды к нему пришел врач и писатель Юлий Крелин – и был потрясен увиденным.
«Я сижу на стуле рядом со столом… Старик почти все время занят: берет шприц из стерилизационного контейнера, следом ампулу, чуть надпиливает ее, отламывает кончик, набирает содержимое в шприц, протирает плечо ваткой, вкручивает иголку в плечо, сверху вниз. Все укладывает в другой контейнер. Ампулу в пепельницу. Ни на мгновенье не прерывает разговор со мной. По прошествии десяти минут берет следующий шприц – и вся манипуляция повторяется точно до мелких движений… В поликлинике мне рассказали, что он был официально разрешенным наркоманом. В его карточке лежала бумага, подписанная каким-то минздравовским начальством, с разрешением выписывать ему наркотики. В неделю у него уходило 75 ампул. Каждый понедельник из поликлиники ему приносили рецепт».
Как Дарья Донцова забеременела три раза подряд
Очаровательный сюжет связан с главврачом литфондовской поликлиники Вильямом Ефимовичем Гиллером. Человеком он был понимающим, многим приходил на помощь. Например, спасал от занятий физкультурой дочь писателя Аркадия Васильева – студентку журфака МГУ Агриппину Васильеву, будущую Дарью Донцову. Выписал ей справку о том, что она беременна. На следующий год – еще одну. А на третий Агриппина и правда забеременела, и услышала от заведующего кафедрой физкультуры: «Вы вообще с какой целью поступали в Московский университет? Вам не кажется, что трое детей к третьему курсу как-то многовато?».
Ну да ладно. Главное, что этот самый Вильям Гиллер и сам баловался литературой, написал несколько книг, а вот в Союз писателей его почему-то упорно не принимали. Тайну случайно раскрыл прозаик Георгий Елин. Когда он начал работать в газете «Литературная Россия», ему дали рассказ Гиллера и попросили его «забросить за шкаф и написать заново». Елин начал читать текст и пришел в ужас: тот был полон фраз типа «Войдя в ресторан, Катя, в смысле бывалой женщины, а не в смысле опытности, оглядела ресторан». Внимательно изучая этот рассказ, пытаясь понять, о чем там идет речь, Елин вдруг понял: «ниочем! – он просто пишет и пишет: 10, 20, 40 страниц, балдея от самого процесса… Как же я матерился!». Но рассказ пришлось написать заново и опубликовать под фамилией замечательного и исключительно полезного главврача. Заодно Елин выяснил, что его коллеги тоже писали за Гиллера рассказы, а «какой-то больной прозаик за врача-графомана целым романом разродился».
Литературные негры в СССР
Вообще, практика привлечения «литературных негров» в СССР процветала. Например, мемуары партизанского командира Сидора Ковпака «От Путивля до Карпат» писал Евгений Герасимов, заведующий отделом прозы «Нового мира». И ходила легенда, что Ковпак, ознакомившись с рукописью, поставил на ней свою резолюцию: «Четал» (именно так, через букву «е»).
Но Ковпак честно упомянул Герасимова в книге как «автора литературного текста». А обычно этого не делали. Кто-то был в опале и не мог печататься под своим именем, кому-то просто очень нужны были деньги. Поэт Михаил Львовский сочинил не только «На Тихорецкую состав отправится…», но и тексты еще примерно 400 песен, а авторами указывались другие люди. Так же вел себя Владимир Войнович, когда стал считаться опасным антисоветчиком – писал за других песни и сценарии.
Васькин пишет: «Самым известным советским писателем, обвиненным в плагиате, был драматург Анатолий Алексеевич Суров, лауреат двух Сталинских премий. Ненавидя «космополитов», он тем не менее присваивал их труды. Юрий Нагибин свидетельствовал: «Обвинение в плагиате было брошено Сурову на большом писательском собрании. Суров высокомерно отвел упрек: «Вы просто завидуете моему успеху». Тогда один из негров Сурова, театральный критик и драматург Яков Варшавский, спросил его, откуда он взял фамилии персонажей своей последней пьесы. «Оттуда же, откуда я беру все, – прозвучал ответ. – Из головы и сердца». – «Нет, – сказал Варшавский, – это список жильцов моей коммунальной квартиры. Он вывешен на двери и указывает, кому сколько раз надо звонить». Так оно и оказалось». Сурова с позором исключили из рядов союза.
Центральный дом литераторов: как гуляли писатели
Конечно же, писатели во все времена были не дураками выпить. Местом легендарных попоек был ЦДЛ, Центральный дом литераторов на Большой Никитской, славившийся своим рестораном. Кто только не гудел в этом «писательском клубе»! Какие сцены он видел, какие сплетни порождал, какие большие и маленькие драмы! Василий Аксенов однажды сказал Аркадию Арканову: «Арканыч! ЦДЛ – удивительное место! Можно прийти туда голодным, без денег, без бабы, а уйти сытым, с десяткой в кармане и с симпатичной бабой. А можно прийти сытым, с полным карманом денег, с красивой бабой, а уйти голодным, без гроша в кармане и без бабы…».
Сам Аксенов, к слову, в ЦДЛ гулять любил. Однажды отмечал там день рождения, снял ресторан на всю ночь, пригласил целую толпу, и в памяти гостей навеки остались столы, стоявшие на входе: они были уставлены нарезанными арбузами и открытыми блоками настоящих американских сигарет «Филип Моррис»…
А Василий Шукшин, подаривший Белле Ахмадулиной очаровательную роль в фильме «Живет такой парень», потом, оказывается, избегал встреч с поэтессой. Кинооператор Анатолий Заболоцкий рассказывал: «Часто в ЦДЛ встречалась Ахмадулина, и как ни норовил он обойти ее стороной, она громко звала издали: «Вася!» – и настигала его. Он был вежлив, стоял перед ней скованно, как ученик, но в следующий раз, едва она появлялась, вставал: «Пойдем скорее тем выходом! Белла… это цветок, пробивший асфальт. На большее ее не хватит», – избегая общения, он не лицемерил».
Екатерина Фурцева попросила ей налить
Пили не только в ресторане, но и в Большом зале. Прелестные воспоминания о 50-летии Константина Симонова, отмечавшемся в 1965 году, оставил карикатурист Борис Ефимов. Он сидел «на галерке президиума» с поэтом Робертом Рождественским и певцом Иваном Козловским. Долго ли, коротко, а у них нашлась бутылка водки. Решили выпить. «Предложили и мне, – писал в мемуарах Ефимов. – Я воздержался, а они выпили и закусили. В этот момент произошло нечто неожиданное: [министр культуры] Екатерина Фурцева, сидевшая в первом ряду президиума, обернулась, потянула носом, встала и подошла к ним вплотную. «Пьете?» – лаконично спросила она. – «Да, выпиваем, Екатерина Алексеевна, за здоровье юбиляра», – с достоинством ответил Козловский. Фурцева вместо того, чтобы читать нотации, попросила налить и ей. «Рождественский осторожно нацедил в кружку несколько капель водки. Фурцева молча наклонила бутылку и наполнила кружку до половины, пригнувшись, выпила, отломила кусочек хлеба, понюхала и, кивнув головой, вернулась на свое место. Разинув рты, все мы смотрели ей вслед. Нельзя было не заметить, что выпила она полкружки водки спокойно и равнодушно, как выпивают стакан воды».
Авторы песен гоняли дипломатов и «купали» женский хор
Но в ЦДЛ не только пили, но и критиковали выпивох (и вообще литераторов, допустивших какие-то проступки). Например, на поэта Алексея Фатьянова автора текстов знаменитых песен «Соловьи», «Первым делом самолеты», «В городском саду играет духовой оркестр», «Тишина за Рогожской заставой», «Где же вы теперь, друзья-однополчане?», постоянно поступали жалобы. Однажды он со своим соавтором, композитором Василием Соловьевым-Седым «гоняли по гостинице «Гранд-отель» каких-то восточноазиатских дипломатов. Фатьянов при этом кричал: «Я депутат Верховного Совета!» Константин Ваншенкин вспоминал: в другой жалобе сообщалось, что Фатьянов и композитор Сигизмунд Кац, «будучи на выступлениях, жили в лучшей гостинице города, в номере люкс. В той же гостинице остановился женский народный хор. Московские гастролеры пригласили молодых певиц к себе и стали, как говорилось в жалобе, их… купать… Далее: в гостинице была неожиданно отключена вода, певицы в неустановленный момент удалились. Потом вода опять пошла, затопила ванную, следом – спальню, начала просачиваться вниз, портя старую купеческую лепнину. Им звонили, стучали – безрезультатно. Взломавшим тяжелые дубовые двери предстала такая картина: безмятежно спящие постояльцы плыли по комнате на своих широких деревянных кроватях». Интересно, что Фатьянову ничего за это не было: присутствовавшие, выслушав жалобу, расхохотались и оправдали поэта…
Спасибо, что вы с нами!
