История мистических совпадений: почему свой главный фильм Сергей Соловьев назвал «Асса»

13 декабря на 78-м году жизни скончался выдающийся режиссер Сергей Соловьев. Наш кинообозреватель Денис КОРСАКОВ вспоминает, как создавалась его самая известная и, безусловно, лучшая картина.

«Асса» — один из самых волшебных фильмов на свете. Можно долго рассуждать о том, что это «этапная» и «поворотная» картина, что она открыла широкой советской публике рок-музыку и андеграундную молодежную культуру, что обозначила слом эпох. Но все это не имело бы никакого значения, не будь она до краев наполнена чисто кинематографической магией.

«Магия», «магический» были среди любимых слов Сергея Александровича Соловьева. И его интервью, и его изумительные трехтомные мемуары, вышедшие в 2008 году и ставшие библиографической редкостью, вообще изобилуют восторженными, почти экзальтированными эпитетами в отношении людей, фильмов, живописи, музыки, пейзажей, ситуаций. Но, кажется, нигде они так не оправданы, как в случае с «Ассой», в которой угрюмая реальность внезапно сталкивается с чудесной страной. Там вообще в каждом кадре сталкивается несовместимое: император Павел I — с криминальным авторитетом, пальмы — со снегом, ржавый фуникулер — с библейским «Городом золотым», песня в исполнении Агузаровой — с пулей в спину, пьяный хулиган — с фантазиями о Германе Титове, лилипут — с морскими волнами, а Друбич — с ангелом (потому что Бананан в этой системе, конечно, ангел, существо не от мира сего). Ни одна советская или постсоветская картина не повторила гипнотизирующий эффект, который все это производит на зрителя.

Сергей Александрович был хорошим режиссером, очень хорошим, но великим стал только однажды — когда снимал и монтировал эту картину. И сам так и не понял, что у него получилось. Он пытался объяснить популярность «Ассы» ее мелодраматическим сюжетом (бедный юноша отбивает возлюбленную у богача), как-то даже сказал, что «Асса» — индийское кино по-русски. Нет, она хороша вовсе не поэтому. Но трудно винить Соловьева: я сам ищу объяснения того чуда, которым стала «Асса», уже тридцать лет, и все еще не могу толком ничего сформулировать.

История фильма

«Асса» началась с того, что Соловьев познакомился с Сергеем Ливневым, сыном своей приятельницы, документалиста Марины Голдовской. Тот учился на операторском факультете, но мечтал переквалифицироваться в сценаристы. И показал Соловьеву свои работы. Соловьева особенно заинтересовал эпизод, в котором какие-то ребята устраивают в хрущевской пятиэтажке, в крошечной квартире порностудию (сценарий был написан в первой половине 80-х!) Точнее, заинтересовала Соловьева не порностудия, а жизнь, которая разворачивалась на ее фоне — «непонятная, странная, но очень серьезная и всамделишная».

И Соловьев решил написать с Ливневым другой сценарий. Идея родилась сама собой. В 80-е начались процессы по делам торговых организаций — например, «Океана» или гастронома «Елисеевский» (его директора приговорили к расстрелу). Тема была актуальной, об экономических преступлениях писали книги и снимали фильмы — вспомнить хоть «Змеелова» или отдельные серии «Следствие ведут знатоки». Сергей Александрович придумал нехитрый сюжет: у преступника, наворовавшего миллионы, завязывается роман с «очень молодой девочкой, чистой, ясной, хорошей. А он, с одной стороны, тупое криминальное урло, а с другой стороны — урло очень высокого класса, некое суперурло в масштабах всего Союза».

Сразу придумали и любовный треугольник: в сценарии должен был появиться молодой человек, с которым схлестнулся бы криминальный авторитет в борьбе за свою подругу. Работа началась, но ничего хорошего не получалось, Соловьев в порядке бреда вываливал на Ливнева то один сюжетный поворот, то другой, то третий, а Ливнев исписывал целые стопки страниц, и все это никуда не годилось.

Но дальше «Асса» словно начала делать себя сама: в истории этого фильма есть несколько совпадений, без которых его бы не было.

При чем здесь Дуня Смирнова

«Волнообразно одно за другим стали происходить неожиданные события», как писал Соловьев в мемуарах.

Первое было самым судьбоносным: в гости к Соловьеву и его жене Татьяне Друбич пришел Андрей Эшпай, молодой режиссер, сын знаменитого композитора, и рассказал, что его брат свихнулся на дикой современной музыке. Даже принес с собой кассету в качестве образца и дал послушать. «На протяжении двадцати минут тупо повторяли под аккомпанемент неизвестно чего «Здравствуй, мальчик Бананан, тю-тю-тю, тю-тю-тю».

Соловьев, несмотря на то, что его музыкальные вкусы были весьма консервативными (ему даже Высоцкий казался слишком смелым модернистом), был заворожен, попросил Эшпая позаимствовать у брата несколько кассет, начал слушать — и отметил для себя несколько песен. Оказалось, их все сочинил широко известный в узких кругах ленинградец Борис Гребенщиков. Соловьев попросил Эшпая их познакомить. Они с БГ встретились в «Останкино» — причем Гребенщикову пришлось по телефону объяснять Соловьеву, как он выглядит, чтобы тот смог его опознать при встрече. Гребенщикова это слегка озадачило. По догадке Соловьева, БГ уже начал привыкать к славе и к тому, что его и так все узнают. Круги, в которых был известен «Аквариум», оказались не узкими — просто они никак не пересекались с соловьевскими и вообще кругами общения сорокалетних…

И Соловьев пустился в путешествие по этим кругам. Ходил на концерты, знакомился с молодыми музыкантами, наблюдал за их публикой, продирался сквозь толпы поклонников, размахивая мосфильмовским пропуском с гербом СССР. Встретился с художником Сергеем Шутовым, работы которого его потрясли. («Оказалось, у него «отношения» с Дуней Смирновой, дочерью Андрея, вроде как бы моего товарища (ее я когда-то видел в школьном пальто, замерзшую…). «Вот видите», — сказала Дуня, мгновенно меня опознав, — «и никакого конфликта поколений. Разумеется, если отцы не болваны и дети не идиоты!». Тут же Дуня стала мне что-то показывать, рассказывать, куда-то повела, и вскоре я понял, что с ней мне гораздо интереснее, допустим, чем с моим приятелем, ее папой»).

Он встретился с Сергеем Бугаевым, который выглядел как «обворожительный светский лев» — «в светлом костюме в полоску, в синей в горошек бабочке, пахнущий отличным французским одеколоном». Бугаев с порога потребовал называть его Африкой и заявил: «Я слышал про ваши кинематографические планы. Убежден, что лучшего персонажа, чем я, вы не найдете». Вскоре Соловьев побывал в квартире Африки, которая его потрясла: это «был исключительный по неповторимости, красоте, законченности, богатству музей советской андеграундной контркультуры 80-х годов. На стенах висели картины, африканские и Тимуровы (Тимура Новикова. — Ред.), освещенные направленными на них слепящими стосвечовыми лампочками. В доме давно уже никто не жил, отключен был газ, вместо сливного бачка в сортире активно использовалась трехлитровая стеклянная банка, в битые окна задувал снег, иногда по коридору гонял бумаги и обрывки газет ветер, но более академического в высоком смысле этого слова собрания этого пласта русской культуры мне ни тогда, ни позже видеть не приходилось». 

Он встретился с Виктором Цоем, побывал на концерте, где тот в первый раз исполнял песню «Перемен требуют наши сердца» и попросил, чтобы Цой ее попридержал для фильма, часто не исполнял и не записывал, «чтобы она не истрепалась». Цой недоверчиво ухмыльнулся: «Картина будет заканчиваться моей песней?». Но согласился.

Соловьев чувствовал себя Алисой в стране чудес, которой открывается новый, неведомый мир. «Никогда в жизни я не выдавал себя за одного из создателей этой культуры, я был всего лишь очарованным иностранцем-путешественником, соглядатаем в этом прекрасном художественном мире, зрителем, сочувствующим, человеком, подсевшим на чужую иглу, от которой потом довольно тяжело и долго излечивался».

Весь интерьер квартиры Африки он попросил аккуратно упаковать и перевезти в Ялту, где начались съемки.

Как снимали фильм

В Крыму продолжилась череда необыкновенных совпадений. Для начала выпал снег — в этом городе много лет такого не случалось. «В снегу стояли пальмы — красота это была дивная, слепящая глаза! Тоже своего рода, кстати, чистой воды природный наркотический сеанс». Но съемочная группа сначала сидела сложа руки и ждала «нормальной» погоды. А потом Соловьев вдруг подумал: «Почему мы не снимаем?..». Это правда был подарок неба. Пальмы в снегу, туман и иней, затянувшие южный город, оказались самой подходящей декорацией для фильма. 

Вообще съемки шли с «прелестной и грациозной легкостью» — Соловьева это даже пугало. Раньше съемки у него всегда шли «тяжко и натужно», а на «Ассе» его «как бы краешком ненадолго задел легкий счастливый ветерок кинематографического моцартианства». Все складывалось словно само собой. «Над нами словно словно довлела какая-то зачарованная и обалделая легкость, словно кто-то нам все это диктовал».

И все очаровывало Соловьева. Например, лилипуты, исполняющие в открытом театре ялтинского Ботанического сада «Сильву»: «будто бы на глазах у нас среди зимы расцвел какой-то хрупкий цветок». Он потом хотел отдельно снять «Сильву» в исполнении театра лилипутов (и вспоминал об этом нереализованном плане всю жизнь. Даже в последних интервью, больной, усталый, погасший, он вдруг снова загорался, говоря об этом: «Засело в голову — вот бы «Сильву» снять с лилипутиками. Было такое мечтание. Жалею, что не осуществил»).

Почему фильм называется «Асса»

Само собой родилось и название фильма. На съемках в пять утра в гостиничный номер Соловьева постучал Африка и объявил, что если Соловьев хочет своему фильма успеха, должен назвать его не «Здравствуй, мальчик Бананан!» (это было рабочее название), а «Асса» и никак иначе. Соловьев спросонья согласился, а Бугаев потом в шутку расшифровал это как «Автор — Соловьев Сергей Александрович»

Очень быстро удалось переубедить Станислава Говорухина, который в роли Крымова сниматься совсем не хотел. Но Соловьев дружил с ним еще со времен ВГИКа, и, сочиняя сценарий фильма, почему-то вспомнил о нем, а потом образ Крымова в его голове все сильнее сливался с образом Говорухина — и Соловьев решил любой ценой уговорить приятеля сняться в картине. Решающую роль сыграла жена Говорухина Галина, которая прочитала сценарий и сказала: «Слава, как можно тебе там не сниматься? Там же просто ты описан. Даже белые носки там твои…».

Крымов, как ни крути — негодяй и убийца, а к Говорухину Соловьев относился с большой нежностью. «Станислав Сергеевич, как мне кажется, по своей природе человек редкий, превосходнейший… — писал Соловьев в 2008 году. — Он искренне убежден, например, что каждый русский человек, да и вообще человек российской языковой культуры обязан знать наизусть «Онегина». Однажды во время съемок «Ассы» Соловьев с Говорухиным поехали на машине из Ялты в Симферополь встречать Татьяну Друбич — и Говорухин «вдруг стал просто так, чтобы скоротать путь и вообще для удовольствия, читать Пушкина, строфу за строфой. Соловьев в восторге воскликнул: «Слава, это ж гениально! Крымов наверняка мог так вот знать «Онегина». Давай воткнем в картину?». И воткнули — Крымов в одной из сцен читает Алике строки про «заветный вензель О да Е».

Виктор Цой в фильме «Асса»

Финальную сцену с песней «Перемен!» снимали в самом конце. Соловьев с Цоем объездили всю Москву в поисках подходящей площадки, наконец обнаружили Зеленый театр в парке имени Горького. Соловьев начал переживать: «Место замечательное. Но ведь шесть тысяч народу сюда входит! И кем же этот зал заполнить? Да еще каждому из массовки надо заплатить по пятехе, и откуда у нас такие деньги?». Цой равнодушно слушал аргументы: «Не понимаю, это вы про что? Пусть это вас вообще не волнует… Никому ничего платить не надо. Я позвоню по двум-трем телефонам…».

«По каким двум-трем телефонам? Нам, Витя, послезавтра снимать. Больше ста человек ты обзвонить все равно не успеешь». Цой спокойно ответил: «Просто скажите, кому и когда прийти». Соловьев с недоверием выдавил из себя: «К шести. Послезавтра. Шести тысячам человек. От пятнадцати до двадцати пяти лет…».

Послезавтра Соловьев с оператором Павлом Лебешевым приехали в Зеленый театр загодя, чтобы, не торопясь, все подготовить и поставить съемочный кран. Зал был забит молодежью, через толпу еле удалось протиснуться. У Соловьева началась легкая паника: «Казалось, еще секунда и что-то должно рвануть и разнести к чертям пол-Москвы». Московская милиция тоже чувствовала неладное: в зал нагнали огромное количество пожарных, чтобы в случае чего утихомирить толпу водой из брандспойнтов. Но Соловьев понимал, что «в случае чего» ни милиционеры, ни брандспойнты толпу не остановят.

На все про все у группы было ровно двадцать минут: снимать надо было, когда солнце уже садилось, но в зале еще достаточно светло. Соловьев вдруг осознал, что еще не успел раздать зрителям шесть тысяч коробков спичек — по его замыслу, они должны были их зажигать в момент исполнения песни. И похолодел: «Они возьмут и спалят в раже не только парк культуры, но всю Москву, как в 1812 году. В это раскаленное людское месиво еще и спичек подкинуть — господи, это что же будет?». Цой спокойно выслушал Соловьева и сказал «Я им сейчас все объясню». Подошел к микрофону и начал объяснять: «Сейчас мы раздадим вам всем спички. Берите по три штуки, когда я запою «Перемен!», чиркайте, огонек поднимайте вверх. Погаснут — зажигайте следующие три… Поняли?».

В толпе начала зажигать спички сразу же после этих слов. У кого-то в партере загорелись волосы. Цой невозмутимо добавил: «Я прошу всех зажигать спички только по команде». «Витя запел, камеры заработали, я скомандовал «Зажигай!», шеститысячная толпа, минуту назад, казалось, готовая все разнести в щепу, а потом поджечь, вела себя не просто как сверхопытная, абсолютно дисциплинированная массовка, но как, скажем, идеально вышколенный кордебалет Большого: и спички они зажгли вовремя, и подпевали, и вообще были сущими ангелами. Такова сила взаимного внутреннего контакта кумира и обожающей его толпы…».

Ну, а потом состоялась премьера в ДК МЭЛЗ (сейчас это зал «Дворец на Яузе»). Точнее, серия премьер, ставших огромным событием в жизни Москвы. Сквер перед ДК по ночам был заполнен молодежью — она жгла костры и мечтала с утра, когда откроются кассы, добыть билет (их отчаянно не хватало, они разлетались за секунды). В зале выступали рок-группы — и «Кино», и «Аквариум», и «Браво» (Соловьев не мог с ними расплатиться за эти выступления, хотя они вроде бы ничего особо и не требовали — и в качестве благодарности звал на банкеты в ресторан «Узбекистан», тогда один из лучших в столице: на застолья ушел весь его режиссерский гонорар). Кассеты с песнями из «Ассы» десятками тысяч расходились по стране. Начиналась совсем другая эпоха.