Номинант премии "Большая книга-2009" Андрей Балдин в гостях у "КП"

Андрей Балдин – писатель, архитектор, книжный график, член Союза журналистов Москвы, Союза российских писателей. В 1997 году вышла его книга «Москва. Портрет города в пословицах и поговорках». Новый сборник эссе «Протяжение точки» расширяет тему: выводит ее за пределы Москвы в Петербург и дальше – на всю Россию, какой она была в времена Пушкина и Карамзина. «Автор совершил путешествие во времени и пространстве по следам Пушкина и Карамзина, чтобы постичь судьбу еще одного героя книги — русского языка», говорится в одном из релизов. Цитата из книги: «После того как столица переехала в Петербург, Москва не слишком следит за своей формой. Расплеснутые по обширному блюду части города словно путешествуют в разные стороны. Главным образом спят. Нет, не части одного города, но как будто многие города (Ломоносов насчитывал их десятками), разделенные пустошами или слепленные вплотную, словно соты. Эти московские «города» почивают днем и ночью — или бодрствуют вполглаза…Все это похоже на тогдашний русский письменный язык. Такое же медленное шевеление инертной массы слов, плотности и прорехи, ничем не объяснимые, и такая же всеобщая — полупустая — слитность. То есть: нежелание одного дома (и слова) оглянуться на другой (другое), стать с ним по линии, составить общей компанией ансамбль, поселить между собой регулярное, твердое пространство города (текста)».

Ну очень интересные иллюстрации из книги Андрея Балдина можно посмотреть на этом сайте: nash-albom.ru

«Протяжение точки» вышло в финал премии "Большая книга-2009", а ее автор Андрей Балдин ответил на вопросы читателей 15 октября.

Предлагаем стенограмму и фрагменты трансляции.

Ведущая - Дарья ЗАВГОРОДНЯЯ.

- Дорогие читатели! Я сижу, обложенная книгами. У нас в гостях интересный человек, один из номинантов на премию «Большая книга» Андрей Балдин. В свое время, в 97-м году, у Андрея вышла совершенно потрясающая книга «Москва. Портрет города в пословицах и поговорках». Книжка с картинками. Прилагается карта: как выглядела бы Москва, если бы с ней не сотворили то, что с ней сотворили. И много исторических примечаний.

Вы, наверное, очень хорошо разбираетесь в истории Москвы? Вы знаете о названии города, откуда произошло название?

- Очень древнее, финское название. «Ва», «ква» – это вода в финно-угорских наречиях. Что касается «мос», то по этому поводу идут большие споры: кто-то говорит, что это «медвежья река», кто-то – «мокрая», «коровья»… Здесь есть разночтения. Но нет сомнения в том, что это очень древний гидроним. Москва нам оставляет замечательную возможность сочинять. И очень современные писатели на этот счет много фантазий произвели. Я остаюсь в таком же счастливом угадывании… «Мокрая»… Мокрая вода… Мне нравится.

- А к кому вы ближе – к медведям или к коровам? Это же деревня была. До Юрия Долгорукого.

- Это была территория с несколькими поселениями. Она была вся в ручьях, накрыта водным узором. Поэтому водная вода… Водяная вода – неплохо к ней относится. Сейчас все эти ручейки попрятались в трубы. На поверхности только Яуза, Неглинная и сама Москва. А так – это богатый мир и для внешних захватчиков он оставался закрытым. И это помогло Москве выжить и сохранить свою интересную, запутанную узловую структуру. Мне она очень нравится в этом смысле: путаница и слов и так далее.. Были и коровы, и наверняка были медведи… Здесь были и сакральные финские центры. Была такая столица некоего несостоявшегося финского государства. Это очень интересное место, многоликое. Судьба так сложилась, что сюда пришел Юрий Долгорукий. Москва в числе нескольких опорных пунктов была назначена оборонным пунктом. И поэтому она ровесница Вологде, Ельцу. Указ, он всех касался. Конечно, она гораздо старше 1147 года. Просто ее так зафиксировали и поставили галочку. И с тех пор она начала расти. Начала показывать себя то Владимиру, то Константинополю. И сейчас показывает себя всей Вселенной.

- Андрей знает все про Москву…

- Это очень сильно сказано…

- Во всяком случае, много знаете про наш прекрасный город. Андрей еще и архитектор, художник… Тут все в картинках. Хотелось бы особо поговорить про его последнюю книгу. Она весом, как ребенок. Называется она «Протяжение точки». Литературное путешествие по следам Карамзина и Пушкина… Очень интересная в этой книге проводится мысль: место очень связано с языком. Вы проводите аналогии между Москвой, ее особенностями пушкинской поры и развитием языка, состоянием русского языка в ту пору. Что вас навело на такие мысли? Почему вы так связываете географическое место и язык?

- После того, как вышла московская книжка, я отправился дальше. И началось это «Протяжение точки». Если точка – это Москва, то протяжение точки – это продолжение путешествия. По России. И я понял, что путешествие по России – это хождение по говорящей карте. Причем, заранее разложенное. Это важное свойство русского языка. Он заранее разметил нашу территорию. И когда мы идем, фразы составляются сами собой. Если мы идем на север, у нас один текст в голове родится. На восток – другой. Это удивительное свойство русского пространства, говорящего, очень насыщенного словами. И я понял, что это так оно и есть: это опыт буквальный. Я очень люблю путешествовать: пешком, как угодно. Просто пересекать невидимые черты, границы, каждая из которых вам что-то сообщает. Мы ходим по карте. И Москва – центр этой карты. Пульсирующий. Она ведет себя очень своеобразно на говорящей русской карте. И когда я это понял, что Москва собирает, стягивает в себя русские слова и не любит их отпускать… Это ее свойство. Немножко захватническое в гуманитарном плане… Слово бежит от нее, а она, как магнит к себе возвращает. Это характеристики ее необычного пространства.

Пространство – это то, что развернуто у нас в голове. Без человека нет пространства. Мир подвижен, пластичен. Он может бежать отсюда, собираться к нам. И все это выражается в тексте. Я начал ездить, причем, ездить туда, куда меня слово повело. Я услышал слово «нетопырь», связанное с необычным подвижником XV - XVI века Трифоном Петинским. И я отправился на север Кольского полуострова смотреть, где там летает эта странная бабочка – нетопырь. Слово странное…

Путешествие начинается иногда с совершенно нелепых вещей. А потом, когда ты понимаешь, что идешь по меридиану этого мира, и текст открывается тебе заново… Затем выясняется, что Пушкин некоторое время так проскочил по меридиану: его сослали в ссылку, и он пролетел из Петербурга вниз, не глядя, и сразу оказался на Кавказе и в Крыму,.. затем вернулся в Михайловское. Он двигался по какой-то очень важной оси. И, видимо, набрался слов. Наслушался. Поэтому, когда он вернулся по тому же меридиану и замкнулся в Михайловском, движение у него продолжилось, и Пушкин абсолютно переменился в Михайловском. Он начал писать по-новому. У него путешествие продолжилось внутри. Внешне, как шар бильярдный стукнул и покатился дальше невидимый шар его слова. Когда я все это увидел… Я художник. Мне нужно увидеть. Когда я увидел эти движения, понял, что наша карта – это невероятный роман, который можно читать в разные стороны, я так заинтересовался и продолжил это путешествие…

- А кто еще вас куда привел?

- Чехов привел меня на Сахалин. Понятно. У него было несколько заданий внутренних. В том числе он понял, что то место, в котором он жил, московское место, ему эти московские разговоры уже надоели. Он понял, что все слова он съел. Он понял, что ему надо завоевывать словом следующую территорию, как конкистадору… Он промучился в столицах, а он степной, свободный, живой был человек… Съездил в отпуск в 87-м году на родину, в Таганрог. И понял, что надо завоевывать словом свою страну. И он написал сначала «Степь» - гениальный текст. Абсолютно! Это рассказ мальчика о его собственной стране. И заболел страноведением, страноговорением… И помчался в Персию. Его кумиром был Пржевальский. И за ним он побежал на Дальний Восток. Он испытал много разочарований на этом пути. Сахалин – место каторги и ссылки. Он увидел там конец света. Но само по себе задание – завоевать словом пространство – он четко осознавал. У него были другие внутренние задания: он исследовал юридические какие-то вопросы. Его Сахалин интересовал, как место заключения людей, место испытания. Как публициста, общественного деятеля. Но тайное задание у него было это найти себе бумагу для большой книги. Он писал рассказы, мелочи, осколки. И ему надоело. Ему хотелось сдать экзамен на большого писателя. Но в Москве он чувствовал, что не найдет себе такой площадки. Москва была уже завоевана. Толстым, например… Здесь все было поделено. С Толстым у него были очень интересные отношения… И он поехал конкистадором завоевывать свою бумажную страну… И совершил невероятное путешествие: вернулся через Индию, Цейлон, южными морями вернулся. И затем поехал в Европу, такую «восьмерку» нарисовал… Было кругосветное путешествие. Он понял почему-то… Не очень веселый вывод сделал, что в большой бумажной книге… там оборвана страница русского языка. Дальний Восток – оборвана… Все наши книжки о Дальнем Востоке – это разгром, Цусима... Архипелаг Гулаг. Они все-таки мрачные.

И он ушел в театр. Я для себя так толкую его уход в театр. Он понял, что бумажная территория закончилась, и нужно искать новое пространство. И он нашел его на сцене. Чехов – любопытнейший путешественник.

Я нашел таких же людей, полусумасшедших. На самом деле, совершенно здравомыслящих. И мы начали путешествовать вместе, собрали группу, которую назвали «Путевой журнал». И с ними мы сотрудничаем. Несколько лет назад мы повторили путь миссионера Стефана Пермского из Москвы в Коми. Это 2 тысячи километров по воде, все за словом. Это был просветитель, выдумыватель языка из города Устюга. Мы пошли. Было тяжелое путешествие за Толстым, когда мы повторили его последний путь из Ясной Поляны в Астапово. Трагический, предельный… Мы шли по какому-то краю. Там тоже оборвана страница, в Астапове. И мы знаем, что он ушел из дому и умер в Астапове, но в сознании читателей нет этого маршрута. Его никто не повторил. За сто лет по мену прошли только мы. Путевой журнал. Я выяснил в Ясной Поляне, где у меня тоже много хороших знакомых. Нужно видеть, как он искал последнее место. В этой книге есть этот маршрут. Он, как маятник, качался, и мы за ним петлями, его маршрут пытались найти… Он есть в Интернете, где выложены картинки. Там стрелки ползают…

- По-умному говорят травилок.

- Мне не нравится это слово… Здесь путевые заметки. Черная линия, толстая… Из Ясного он качнулся, как маятник… И потом помчался… А вот мы…

Нужно увидеть нашу литературную карту. Она много нам может сообщить. Сейчас у нас есть затея, попасть в точку, где путь раздваивается. Есть такое место. Он же по железной дороге ехал… А потом в этом месте путь его разошелся. Он должен был вернуться домой, но вдруг какие-то ножницы разрезали эту местность, и он поехал умирать. С этой точки начинается умирание Толстого. Очень быстрое. Это смертный путь. Если бы он вернулся в Ясную, он бы еще продержался. А, удаляясь от дома, он быстро начал умирать.

- А Пушкин не уехал бы жениться на Наталье, может быть, и выжил бы.

- У каждого своя судьба. Пушкин – великолепный путешественник. Он за день до дуэли разбирал карту Камчатки. Разбирал записки Крашенинникова и мечтал о поездке на Восток. Там много незаписанного места.

- Вопрос. «Расскажите о технической стороне вопроса. Как и чем это сделано? Использовали ли вы в основе реальные офорты?»

- Конечно. Это сканированная графика. Это коллажи. Разумеется. Я практически ничего в этой книге не рисовал, в отличие от московской… Там все нарисовано от руки. И это обычная техника коллажа. Что касается иллюстрации, которая выложена в Интернете, то мне помогали мои друзья, и их делал мой сын Николай Андреевич. Он делал их в программе флэш. Эти стрелки, которые там ползают, сделаны в мультипликационной программе. Мне страшно было интересно, я люблю мультипликацию. Это сложное дело… Я там нависал и только советовал. А так – делали ребята.

- Ваш сын тоже художник?

- Он компьютерный аниматор.

- Вопрос от Александра. «Как вы, художник, стали писателем, исследователем истории русской словесности?»

- Я художник. Я, когда читаю, вижу, как буквы шевелятся… Как они пишутся. Это делает их слегка тормозными ребятами… Вот вы мне задаете вопрос, а я сначала смотрю, как он напишется. Потом я прочитаю его, пойму, о чем вы меня спрашиваете… Я много занимался шрифтами и понял, что у нас совершенно необыкновенный шрифт. Он не очень удобный. С точки зрения каллиграфии русская пропись очень неудобна. Ее буквы вертятся в разные стороны. Они толкаются. У них локти и коленки есть. Они очень живые… Их еще Петр Первый так обкорнал, где-то ухо отстриг, где-то волосы… И они немножко нервные.

- И после революции их…

- После революции некоторые удалили из обращения.

- Самые растрепанные…

- Странные. И я понял, что именно такими странными буквами наша бумага, страница, страна, она так вся ими и усеяна. Я сначала их рисовал. Из пословиц склеивал город Москву. Такими зацепочками удерживают ее пространство…

- Найти бы там пословицу какую-нибудь…

- Вы не ту книжку показываете…

И из художника-шрифтовика я понемногу сделался писателем. Я сначала записывал - заметки на полях, что-то такое… О праздниках много писал. Есть пословица, которая всем абсолютно известна: «В Москве каждый день праздник». Она избитая. Но сумма московских праздников – это удивительное путешествие. Это фантастический маршрут через год. Я, кстати, описываю его здесь. Потому что этот маршрут через год повторил Пушкин. Во времени. Он понял, что Рождество – это точка. Рождественская звезда. Сретенье – это начинается путь. Сретенье – это встреча. Христа в Храме. Затем Пасха, расстилается скатерть. Точка, линия, плоскость и пространство. Время раскрывается в нашей голове.

Все посты. Все праздники выверены. Константинопольский и потом и московский календарь - это офигительный путеводитель. И Пушкин прозрел во времени только потому, что его заставили, его заставляли… У него было церковное наказание. Его сослали в Михайловское за Гаврилиаду. И ему было наказание, епитимья. К нему приходил священник и спрашивал, какие сегодня праздники? И сначала он бесился от этого, он был свободолюбивый человек… Но как только он вник в эту историю, ему привезли историю Карамзина, очередной том о временах Ивана Грозного. И вдруг он понял, что история – это пространство для путешествия. И календарь – поводырь в этом путешествии. И за 25 год, у него год удивительно сложился, он начался с фантастической встречи с Пущиным на Рождество, Крещение… Как будто зазвенел новый звук и теснота, он повеситься готов был, когда его туда запекли… И с первой рождественской звезды вдруг начался этот рост, начался путь. И он понял, что нужно писать об этом. И праздник за праздником получился «Годунов». Это очень подробный рассказ, как Пушкин прозрел в календарь. А всего-навсего «В Москве каждый день праздник»… Простая пословица. Каждый день действительно есть праздник. А есть ключевые, поворотные праздники, которые вам открывают плоскости… И Москва оказывается помещением во времени. Для нее важнее архитектура во времени, чем архитектура в пространстве.

- Хронотоп…

- Хронотоп. Причем, он как симфония разложен. После того, как год летом высшую точку прошел, он начинает закрываться… Замедляться. Три Спаса – августовские праздники. Сначала Мед… Мед еще течет. Потом – Яблоко. Сок останавливается в яблоке… Потом – орех. Сухой плод. Это течение времени разыгрывается в церемонии трех праздников. Есть праздники, и целый год. Я 98-й год провел, празднуя… Разбираясь, как нужнее провести этот день… И год открылся и закрылся. Вчера был Покров… Лето закрывается. Сейчас погода-то взбесилась, а, в принципе, на Покров выпадал первый снег… Он вчера в Европе выпал. А у нас… Лето наступило. Необычный день. Покров покрывает год. И в русском календаре это важнейшее дело. И Пушкин провел свой 1825 год и закончил на Покрове. Он точку оставил в «Годунове» на Покров. Он отпраздновал этот год и превратился в другого человека, в другого писателя, у которого за затылком целый мир русской истории. «Годунов» - гениальное пространственное сочинение, которое можно с линейкой и циркулем разбирать. Я пытаюсь это делать. Если все это записывать… Есть люди, которым все это интересно. Я публикую эти статьи и заметки уже лет 15… О праздниках. И, наконец, мои друзья вытрясли из меня: собери все это вместе! Вот я собрал.

- «Пушкин у вас путешествует по карте вверх и вниз. По меридиану. А ездил ли он поперек?» Такой вопрос.

- О! Замечательный вопрос. Отвечаю вам. Да. Поехал. Сначала он сделал вот это движение, а потом поехал в оренбургские степи, изучая историю Пугачева, поехал на Восток. И ему открылся другой звук совершенно. Он понял, что на Востоке открывается чистая страница. Поэтому в 37-м году до Камчатки в своей мысли добрался… Да, ему открылось восточное направление, широтное… И он приобрел новое дыхание. И его «Капитанская дочка»… Вроде школьное произведение… На самом деле, его надо читать очень внимательно. Да, он перекрестил русскую карту. И поэтому его атлас получился самым просторным. И для нас Пушкин – это поводырь на бумажном материке.

- «Нужна ли в наше время экспедиция по поискам самой Москвы, Москвы сейчас?»

- Ого… Путешествие по Москве в поисках Москвы, конечно, продолжается. Это фантастический клубок. Я его нарисовал в 98-м году, но это внутри Садового… Москва устроена потрясающе: обратите внимание, в ней нет площадей. Таких, европейского типа площадей, четко, где пространство стоит, в Москве нет. Это всегда утолщение на нити. Красная Площадь – это проход, на самом деле… Это проход от Исторического музея к Василию Блаженному. Время течет именно так. И парады так идут. И это все совершенно правильно. Обратно мы не очень хорошо идем. Это спуск. И за ней начинается Васильевский спуск. Это все неслучайно. Слова такие появляются не случайно. Есть еще и взъезды. Взвозы… Во многих русских городах есть взъезды и взвозы. Там время течет по-разному.

И вот Москва полна этого движения. А площадей нет. Она не любит статики.

Хождение по Москве совершенно бесконечно. Они продолжаются и будут продолжены. И надо сказать, это очень важно, в самых дальних наших отъездах, кто-то был из наших людей в Южной Америке и так далее, и точка тяжести Москвы всегда действует. Мне не хотелось бы прямо переводить это в пространство веры. Это сложные и сокровенные дела. Но есть пространство нашего сознания. И в ней эта московская точка тяжести существует. И если на Сахалине я слышу жалобы, что Москва нас забыла… Сахалин начинает как будто дрейфовать каким-то другим центром тяжести. Это плохо. Это геометрическая трагедия. Москве надо восстанавливать эту связь, эту ответственность метафизическую за всю отведенную ей территорию. Москва присутствует в наших странствиях всегда, может, как конечный пункт движения… И, кстати, начался разговор: что такое название «Москва»? Это занятная и привлекательная ловушка для ума, и мы охотно идем и ловимся… И исследуем Москву. Кто-то называет это мистикой. Я не очень склонен переводить разговор в такие неуловимые категории. Я – архитектор, строитель. Мышление грубое и наглядное. Но этот магнит действует. И этот магнит видимый и невидимый. Душа наша имеет центр тяжести. И он в Москве.

- А когда перенесли столицу в Петербург?

- Для меня это командировка определенного рода. Петербург – это московская выдумка. Даже в советские времена названия дают по сторонам света, куда смотрит… Челюскинский проезд – на севере Москвы… На юге – Севастопольский, Симферопольский проспект. Она окружена такой бумагой, на которой записывает дальние страны свои. Замечательное свойство Москвы. Но при этом, я боюсь сейчас запутаться, потому что Москва – это фокус нашего сознания… Но она может не выпустить вас. Она меня не выпускает. Я погрузился и вспоминаю - на Западе Минские направления… Все она фокусирует.

- Наталья задает вопрос: «Вы пишете о России, как о стране-странице. А у бумаги есть разрывы, и она отходит от настоящей карты. В Астапове, где умер Лев Толстой, страна-страница оказалась оборвана… Какие еще на нашей литературной карте есть обрывы?»

- Я могу перечислением двинуться. Есть удивительная граница и она есть в книжке. Я с нее начинаю. Это граница древнего и нового миров. Это то, как еще в античное время выдумывали Россию. Вот по этой границе – это еще Птоломеева карта античная – Европа четко ощущала, что на западе и северо-западе у нее проходит четкая граница со следующем миром. Это был конец света для греков. И одновременно, это река Дон. Танаис. Она была границей пределов в сознании античного мира. Они выдумывали следующий мир. И эта внутренняя граница у нас осталась. И у нас русские писатели замечательно сочиняют по всему течению Дона. Дон – это литературная река. Но он течет с какими-то поворотами и так далее. Это сумма мест… И от самого истока, который находится под городом Новомосковск… Москва сразу должна была захватить это место… Москва в своей географической экспансии исток Дона должна была пристроить к себе… И неслучайно этот исток находится в городе Новомосковск. И от этой точки Дон течет такой стеклянной штучкой… Ручей, не имеющий глубины… Вытекает из озера и начинает наматывать на себя какие-то сочинения… Дальше – Богородицк - несостоявшееся царство незаконного наследника Екатерины. Это царство. Это земля фантазий. Затем – Куликово поле. Тоже не очень артикулированное. Идет спор, где конкретно находилось место сражения. Это разворот-сочинение о важнейшем событии. Дальше – Астапово. И обрыв толстовский. Толстой оказался царь До Дон. За эту границу не перешел. Затем начинаются платоновские места. Причем, это не древние сочинители, а новые. Платонов - удивительный писатель. Он очень чутко относится к ходу пространства. Затем идет Шолохов с его страной, отдельной совершенно. Затем – «Степь» Чехова. И вдруг выясняется, что это направление. Не просто вода течет. А так течет время. Так оно разделяет. Это раздел между временами. И один берег Дона совершенно не похож на другой. Я в пяти-шести местах там был. И это подтверждаю. Это разные миры. И соревнования этих миров провоцирует сочинение. На одном берегу Дивногорье, под Воронежем. Там, где начинается платоновский Чевенгур. А на другом плоскость – море… Срезанное. До горизонта уходит, как океан. И когда мы там путешествовали, мы назвали «Там – океан. Тихий океан». И когда мы добрались до города Богучар в сухой степи, вдруг мы обнаружили там кинотеатр «Шторм», например… Приветы морские появляются. И путешествуя по Дону много раз, мы обнаруживали такие сообщения, провоцирующие к сочинению. Может, от того, что степь безграничная? И утекающая во все стороны? И чтобы человек удержался на месте, он должен сочинить себе страну? И по Дону несколько стран как гроздья винограда навешаны… И одновременно там же рвется. Или где оно находит на границу. Кавказ. Замечательная граница. Зубья Кавказа, на нем порвалась страница и на нем же, в середине XIX века, сколько литературных имен отмечено. Это граница между московским Римом, третьим Римом и вторым. Толстой переехал в мае 1852 года из Чечни, где он служил, в Тифлис, через Крестовский перевал, сдавать экзамены на офицерский чин. И был потрясен, что пересек границу миров. Он стал писателем на этом перевале. Потому что до этого у него были какие-то заметки, полный чемодан каких-то полудетских, полуюношеских, полувзрослых заметок. Он не знал, как их связать. Он понимал, что здесь что-то очень важное, в чемодане. Но только когда он с этим чемоданом перевалился через этот зубец и переехал во второй Рим и ощутил себя на чужбине, он понял, как это нужно собрать. Он вдруг вспомнил, что он круглый сирота. И оставшись без Москвы, там, в Колхиде, по ту сторону Кавказских гор, он вдруг остро ощутил свое сиротство. И понял, что все его детские заметки должны быть собраны на одну мысль, что детство кончается, когда мы теряем мать. И он пишет… Он начинает с обещания в первой же строке, в первом абзаце. И заканчивается смертью матери. И повесть «Детство» оказывается единым, электрически очень напряженным сюжетом, который вас не отпускает. От обещания смерти матери до ухода ее. И все его гаммы, все его странные детские заметки они на эту ниточку молниеносно собрались. Это было чудо. Появление Толстого как писателя произошло на Кавказском хребте. Когда он сошел с этой московской бумаги и перешагнул. Понял, что он в какой-то пустоте. И сразу за его спиной все собралось. И дальше пошли чудеса. Он посылает анонимную рукопись в Петербург, Некрасову, в «Современник». Она доходит через две недели, и через три она уже в журнале. Он в конце июля посылает… Посылает и в сентябре. Она поражает современников. Мы все дети, мы все сироты. И это чувство схватывает повесть от начала и до конца. Все. Вот писательство. И оно связано с путешествованием.

- Я бы разговаривала с вами вечность. Очень много вопросов. Я вам их перешлю.

- Так и собирается новая литература. Мы сейчас очень интересный момент проходим: старая литература заканчивается. Она плоская. Я думаю, что пишу я сложно. Когда человек думает, как буква «р» заворачивается, это…

- Спасибо. Мы дарим вам Рафаэля, который издали.

- Спасибо. Я буду считать, что меня возвращают за шиворот в состояние художника. Побыл писателем. Теперь художником.