Лауреат премии «Национальный бестселлер» Андрей Геласимов в гостях у «КП»

Как написать национальный бестселлер?

Писатель ответил на вопросы наших читателей в пятницу, 24 июля.

Стенограмма онлайн конференции и фрагменты трансляции

- Здравствуйте, дорогие читатели и зрители сайта «кп.ру», как мы и обещали, как мы и громогласно провозглашали со вчерашнего дня на баннерах на всех, у нас сегодня в гостях лауреат премии «Национальный бестселлер-2009», одной из двух или трех самых авторитетных премий в России Андрей Геласимов. Здравствуйте.

- Здравствуйте.

- Андрей, очень хороший роман вы написали «Степные боги». Вместо того, чтобы готовиться к сегодняшнему интервью, я его читала, все эти два дня, но до конца я его не дочитала. Расскажите пару слов о вашем произведении.

- Действие романа происходит уже после победы в Великой Отечественной войне, и оно разворачивается на востоке нашей страны – в Забайкальском крае. На границе с Китаем. Но на тот момент Китай принадлежал не самому себе, а Японии. Там было так называемое марионеточное государство Манчжоуго, управляемое японской милитаристской машиной. И, естественно, это самое государство пригласило к себе японскую Квантунскую армию, которая в течение четырех лет нависала над нашей восточной границей – это миллион солдат, танков, артиллерии, самолетов, которые в течение четырех лет висели у нас на восточной границе и угрожали вступить в войну. И нам приходилось все эти четыре года держать там же Забайкальский и Дальневосточный фронта. То есть, это тоже большая сдерживающая сила. И вот действие начинается в тот момент, когда наши Дальневосточный и Забайкальский фронта вступают в действия и начинают боевые мероприятия против японцев.

- Вы выбрали нестандартный исторический материал.

- Ну, он менее освещен, чем война на Западном фронте.

- А что вас привлекло в этом?

- Во-первых, потому, что я сам из тех мест родом, я родился в Иркутске и в детстве часто бывал в Забайкалье, у меня бабушка жила в этих местах. А мой дед конкретно воевал в составе Забайкальского фронта против Квантунской армии.

- Это очень интересно. Вот многие писатели, когда их спрашиваешь, о чем книга, они не говорят. А вы очень легко.

- Я вам секрет расскажу. Писатель, который не может рассказать в трех словах о том, о чем его книга, написал плохую книгу. Это закон. Я вам говорю как сценарист, много работающий в кино и на телевидении, я просто вам говорю, что кратко основная идея излагается в трех словах. И уже ее можно продать или купить. Вы уже понимаете ценность того или иного материала. И если человек не может это изложить, очевидно, он не сформулировал для себя это – вот в чем проблема.

- Да. Вот спрашивает 20-летний:..

- Это фамилия такая – 20-летний?

- Это имя человека. Псевдоним - 20-летний. Андрей, в чем преимущество зрелого человека перед молодым?

- Преимущество в том, что вы можете сидеть в телестудии и раскрепощено болтать всякую ерунду, а в 20 лет вас заклинит и вы будете париться на эту тему. Вот я сейчас свободен, а в 20 лет человек очень несвободен.

- Ну, я бы не сказала, что вы болтаете ерунду.

- Я чувствую себя свободнее, чем, скажем, 20-летний. Преимущество, конечно, в этом – в ощущении внутренней свободы и в том, что, по крайней мере, ты понимаешь уже, чего ты хочешь в этой жизни. Потому что ведь основная проблема 20-летних состоит в том, что большинство из них не знает, чего они хотят. То есть, они хотят неких абстрактных ценностей, навязанных им социумом. Они хотят какой-то абстрактный успех, они хотят какую-то абстрактную карьеру, но как, чего, каков будет интерфейс достижения этой цели, они еще не знают. Собираются ли они достичь успехов в бизнесе, или в политике, или в искусстве – вот этого они еще не знают. И это основной недостаток молодого человека. И если бы меня спросили, хочу ли я снова стать молодым, ответ очень простой – нет.

- Ну, вы хорошо выглядите – зачем вам быть молодым? Ну, тем более, вы – известный писатель. И в прошлом доцент кафедры…

- Ну да, не бывает доцентов в прошлом, Даша. Это пожизненный приговор.

- А что вас все-таки заставило оставить академическое поприще и обратиться на литературную стезю?

- Оставить академическое поприще меня заставило академическое поприще. Ну, то есть, я просто ощутил, что просто это поприще меня выталкивает из своих границ. Было такое ощущение. Мне стало тесновато преподавать. Я преподавал литературу, историю английской и американской литературы и анализ текста. И вот десять лет прозанимавшись этим, написав диссертацию, защитив ее, я понял, что эта область для меня понятна. В первые 5-7 лет мне очень нравилось общаться со студентами, поскольку я чувствовал, что моя молодость уходит, а их молодость прибывает. И я пытался у них ее немного позаимствовать. Но потом, когда я потерял интерес к молодости, уже я понял, что не нужно цепляться ногтями за уходящую натуру, я успокоился.

- Ваши произведения посвящены подросткам, очень многие. Иные посвящены молодым людям. «Год обмана» - герой там молодой человек, 23 лет, «Фокс Малдер» - о школьнике.

- Да, да, в частности, в этой повести отражается мой какой-то школьный опыт, это правда. Там портреты учителей, несмотря на то, что они гротексны, несмотря на то, что они карикатурны и шаржированы, это портреты реальных людей, многие из которых живы до сих пор.

- А судьбы вы тоже позаимствовали?

- Нет, это я все придумал сам. Собственно говоря, в основе там лежал древнегреческий миф о любви двух богинь к земному юноше. Богиня Персефона и Афродита полюбили греческого юношу Адониса. Они его обе полюбили и никак не могли поделить. Одна была богиней, которая находится наверху, а другая под землей, в Аиде. И они его никак разделить не могли. Потом договорились, что полгода он под землей находится, полгода на поверхности планеты. И в итоге все это привело к тому, что одна из них натравила на него какого-то ужасного вепря. Вепрь его разорвал и он погиб. Роль вепря у меня играет овчарка военрука.

- Как интересно. Вот, товарищи, если кто-то хочет научиться писать интересную литературу, слушайте сейчас Андрея, он как раз открывает свои секреты.

- А не я придумал, Вильям Шекспир очень многое тоже воровал из античных мифов. Ну, не воровал, но, так скажем, генетически заимствовал. Это действительно называется генетическими взаимосвязями и ничего в этом плагиатного нет, это просто влияние одной эпохи на другую. Шекспир просто спокойно опирался на предыдущие культурные пласты, ровно так же, как и я оперся на них в «Фоксе Малдере». Это правда.

- Да. И вот литературный успех сразу.

Хранительница очага спрашивает, скажите, может ли писательство считаться мужской профессией? Короче, вопрос в том, может ли среднестатистический писатель без дополнительных заработков обеспечить семью?

- А, в этом смысле! Я сначала подумал насчет мужской, потому что когда-то в театральном институте учился и ушел из театра потому, что считал актерство не мужской профессией. Но не в смысле заработков, а в смысле того, что нужно прикидываться, представляться. То есть, все-таки это не мужское дело – быть кем-то, кем ты не являешься. А поскольку Хранительница очага рассматривает в качестве основной мужской ипостаси зарабатывание денег, я отвечу. Не знаю, как у других писателей, потому что у всех ведь своя жизнь. Некоторые мои друзья-писатели занимаются редактурой, некоторые ведут телевизионные и радиопрограммы, у некоторых какой-то бизнес есть. А мне не надо делать ничего, уже так сложилось, что я могу, собственно говоря, писать только книги, и мне не нужны дополнительные приработки. Нет, я нигде не работаю и ничего не делаю. И я, честно говоря, не хочу ничего делать. Потому что мне очень нравится бездельничать и часа два в день писать.

- У вас очень большая работа стоит за каждым текстом. Наверное, с какими-то материалами, архивами.

- Конечно, исследования проводятся очень глубокие. В частности, вот для романа «Степные боги», они занимали сил и времени больше, чем написание текста.

- Да, да, это заметно. Потому что, с одной стороны, у вас стилистика японского самурая, его текст идет. Потом идет текст общения, диалог казацках ребятишек, маленьких мальчиков, совершенно необразованных, и еще тут же накладывается речь автора.

- Вообще, многоголосица, полифония меня, конечно, очень привлекала и привлекает как творческий метод, я поэтому и свои ранние вещи всегда писал от лица разных персонажей. Мне нравилось менять точку зрения, мне нравилось входить под разным углом в текст. И зачастую быть максимально удаленным от самого себя, я писал рассказы от женского лица, например. Или от лица даже пожилой женщины, 65-летней. Это правда, было такое ощущение. Но не я придумал, это использовалось еще Уильямом Фолкнером в середине ХХ века. То есть, такой прием известен. А полифония, как таковая, даже придумана не Фолкнером, а, пожалуй, Достоевским. Об этом писал еще Бахтин. Когда совершенно по-разному говорят персонажи, по-разному живут, но объединены общей архитектоникой романа, тогда, конечно, это читателя держит. Будто ты оказываешься в огромном доме, где много квартир и в каждой квартире живет семья. Таков Достоевский.

- Невозможно оторваться, пока все собрание сочинений дочтешь, абсолютно, да.

Спрашивает Пигмейка. Ну, девушка, нельзя так себя недооценивать!

- Почему? Я вообще люблю пигмеек, на самом деле. Они маленькие, карманные, их можно держать вот в стакане, унести домой…

- Прекрасно! Она спрашивает – Андрей, как вы попали в кинобизнес?

- Однажды меня пригласил кто-то из продюсеров, я сейчас уже не помню кто, но кто-то из продюсеров. Мне позвонили и просто сказали: давайте познакомимся с вами, нам нравятся ваши книги.

- Какая ему понравилась?

- «Год обмана», обычно они ведутся на «Год обмана». К тому времени уже и критики писали о том, что «Год обмана» очень кинематографичный.

- Да, но он очень диалогичный такой, да.

- И такой визуальный, динамичный, и киношные в нем завязки, и так далее. И так случилось, что потом его экранизировали.

- А по поводу кино – что, там сериал какой-то на Первом канале?

- Да, мы готовимся к выпуску, у нас закончен фильм.

- А как будет называться лента?

- Рабочее название «Дом на Озерной». Оно, возможно, изменится, это зависит от политики канала, я не знаю, но у меня так назывался сценарий и так он и снимался под этим рабочим названием.

- А что это будет, семейная сага?

- Сага из жизни семьи, которая живет в глубинке. И они оказываются в очень некомфортных условиях – и экономически, и психологически, у них начинает семья рушиться. Это всего несколько поколений взрослых людей, которые объединены общими родственными связями. И им приходится волей обстоятельств съехаться в один дом, к своим старикам, у которых они все не жили 15 лет. Это дом на станции Озерная, и вот все эти сестры, которые друг друга никогда не видели, приехали с мужьями, детьми. Дом наполнился, как бы, с одной стороны, жизнью и радостью, а с другой – массой проблем. И приехали они сюда не просто так, они были вынуждены приехать сюда, потому что они все совершили несколько финансовых глупостей в своей жизни, в частности, взяв кредиты, заложив квартиры, оставшись без ничего в 45 лет, не понимая, что делать дальше. Мы начинаем фильм с того, что они все в панике, ну и в течение шести серий как-то они пытаются найти взаимосвязи с друг, другом, с жизнью и с самими собой. Там замечательные актеры. Василий Лановой, Ирина Купченко, Никита Высоцкий, Елена Панова. Они играют фантастически. Я этот фильм смотрю, он у меня дома есть, я единственный зритель.

- Состав, действительно, очень звездный. Спрашивает Толик. Андрей, вы пришли на видеотрансляцию одной из самых популярных газет. А как вы считаете, газеты надо читать или они – зло?

- Это наверняка кто-то из редакции «КП» написал.

- Не знаю, не уверена.

- Конечно, они зло. Я не читаю газеты, у меня от краски все время руки пачкаются. Как только я иду мыть руки в туалет после газет, я говорю: газеты зло. Поэтому я читаю в Интернете, но я все равно читаю те же самые газеты. Толик, я шучу, конечно, я просто не читаю их в бумажном формате, читаю их в Интернете. Интернет-портал удобнее. Ну а какое они могут быть зло? В любом случае, нам надо получать информацию. Если Толик имел в виду их как информационное зло, я тут с ним отчасти соглашусь. Знаете почему? Иногда, когда я очень устаю от потока информации, знаете, у писателей же есть такой зуд: «что пишут про меня?» – нужно посмотреть. И вот я начинаю искать статьи про себя, там какие-то интервью. И в какой-то момент я понимаю, что я очень устал. Ну, потому что это не коррелируется с моим мнением о себе, я не таков, как мне кажется или как кажется журналисту. И тогда единственным способом от этого избавиться – выключить Интернет и не заглядывать в него.

- В основном вас хвалят.

- Вы все равно устаете от всего. В этом смысле это зло, но зло легко регулируемое. Вы просто убавьте громкость. Когда вы ныряете на глубину примерно метра полтора, газеты вас не достанут, она проплывет сверху – и все.

- Да, вот товарищи, если вы психически здоровы, это легко. Но бывают люди Интернет зависимые…

- Да, я предлагаю лечить Интернет зависимость спиртным.

- Как это?

- Ну, так – пейте вино – и вам некогда будет ходить в Интернет смотреть. Но есть опасность стать зависимым от вина. Но сейчас такая жара, что белое вино не помешает.

- Да. Мария спрашивает – расскажите о том, как вы в первый раз создали книгу, с чего это началось, делали ли вы это сами или издатели вышли на вас?

- Это получилось во многом случайно. Я встретился с Дмитрием Ицковичем, есть такой издатель, организатор проекта «ОГИ» - Объединенное гуманитарное издательство. В рамках этого проекта существует сеть кафе, сеть книжных магазинов, сеть клубов. В том числе такие артхаусного направления. Я познакомился с ним лет девять назад и как-то в разговоре он случайно меня спросил: «Чем ты занимаешься?» Я говорю: сочиняю. Он спрашивает: «У тебя есть что-нибудь почитать?». И я дал ему дискету, на которой было несколько рассказов, в частности, «Фокс Малдер похож на свинью», и половина повести «Жажда», я ее еще не закончил тогда, о чеченских ветеранах, которые вернулись домой после войны. И он мне через час-полтора позвонил и говорит: клево, будем печатать. То есть, не было разговора о том, чтобы я его попросил напечатать это. Я, кстати, с ним разговаривал не как с издателем, а как с потенциальным работодателем. Я хотел найти работу где-то в проекте ОГИ, может быть, редактором каким-то устроиться или переводчиком по своему первому образованию. Такая была затея. Но он предложил напечатать книгу и она через полтора месяца вышла. Вот именно «Фокс Малдер похож на свинью». И потом, критики к ней очень тепло отнеслись. Некоторые критики назвали ее литературным открытием года и она сразу попала в шортлист премии на лучшую русскую повесть 2001 года. То есть, это было уже 8 лет назад. То есть, во многом случайное. Не случайность в том, что у меня были написаны тексты. Но я их принципиально писал в стол.

- Почему принципиально?

- Потому что мне нравилось просто сочинять. Вот приходит какая-то идея, а поскольку я был теоретиком в тот момент, я преподавал анализ текста, то мне интересно было воспроизводить это самому уже на таком репродуцирующем этапе. Не только смотреть и раскладывать чужие тексты, но и попробовать с другой стороны синтезировать свой. То есть, там был анализ, а здесь получился синтез. И я раз – и как бы смоделировал несколько текстов. И они были на этой дискете. И потом, когда их Димка попросил, я говорю – вот, есть тексты. Он посмотрел и говорит – это книга. Я, кстати, до этого момента не ощущал, что я писатель, я думал это просто эксперименты, как бы такие мои личные и сугубо академические.

- Интересно. Ведь Михаил Леонович Гаспаров же тоже писал стихи. Он изучал поэзию и писал стихи, но он, кстати, не смог соскочить с научного коня и пересесть на литературного. И, кстати, очень комплексовал.

- Вы знаете что мне помогло? Мне помогло то, что я после университета, после иняза еще учился в ГИТИСе, в театральном институте. То есть, режиссерский факультет и обучение в мастерской настолько сдвигает вам башню, что все академические условности отодвигаются в сторону. Очень сильно расширяется сознание без всяких наркотиков. Просто от страха перед мастером и от размышлений «я талантлив или нет». А чуть позже, на пятом курсе – «я гений или нет?». Обучение в ГИТИСе меня в этом смысле освободило от академической зашоренности при взгляде на предмет искусства и на текст.

- Ниночка. Андрей, здравствуйте, в какое время вам удобней писать – ночью, вечером, утром или, может, вы не стучите по клаве компьютера или наговариваете на диктофон?

- Я в последнее время не на диктофон наговариваю, а жене на ухо, она печатает, а я диктую. То есть, она сидит у компьютера, а я хожу по комнате и диктую. И делаем мы это как бы для меня утром, но на самом деле для нормальных людей это после обеда. Часа в три-четыре дня.

- А жена не жалуется, что вы ее ангажируете на свои занятия?

- Нет, потому что мы вместе, у нас есть ощущение, что мы вместе заняты своей жизнью. У нас она получилась одна на двоих. Мы ее с двух концов подъедаем. Но она одна.

- Лия спрашивает. Андрей, хорошего вам дня. Где-то читала, что начинающему автору платят очень мало. Около 20 тысяч за книгу. А вы помните, какой ваш был первый гонорар?

- Конечно, помню. Он был ноль.

- А как же так … Ицкович с вами?

- Ну, ОГИ издательство не коммерческое совершенно, они занимаются выпуском такой откровенной либо артхаузной, либо маргинальной, либо глубоко интеллектуальной литературой, которая не имеет большой рыночной стоимости. То есть, ее не сметают с прилавков, как книги Акунина. Я тоже был к этому готов. Мы с ним подписали договор на 200 долларов. Но эти 200 долларов я до сих пор не вижу. Дима, Дима, ты мне должен бабки! А сейчас у молодых, насколько я знаю, все-таки получше, особенно кто попадает в крупные издательства. Я тоже, когда наступило время перейти в другую лигу, я перешел в издательство «ЭКСМО». И здесь уже идут другие разговоры, другие гонорары и т.д. У молодых, насколько я знаю, около 1000, ну, 2000 долларов может выторговать молодой автор, если он написал хорошую талантливую книгу.

- Все считают, что они написали хорошую, талантливую книгу.

- Нет, каждый писатель, мне кажется, знает. Я всегда знаю – удалось мне или нет.

- Ну, когда же это вам не удалось? Вам всегда удалось, по-моему.

- Вы ж не читали то, что я не публиковал? Вот это и не удалось. Взял и убрал – вы и не узнали об этом. И все, и никто не облажался. В этом и фишка. А молодой, начинающий может действительно посчитать, что у него клево и пойдет.

- Ну да, у всех разная самооценка. Есть такие рефлексирующие личности. Гамлет спрашивает: Андрей, почему вас знают в Париже, а здесь ваше имя и ваши книги совсем незнакомы?

- Да, он прав, они незнакомы массовому читателю. Тому, который читает Минаева, Робски. То есть, который следит за мэйнстримным процессом. Я совершенно согласен с Гамлетом. Это правда. В Париже просто немножко по-другому устроен сам книжный рынок и книжный истэблишмент. И надо не забывать, что я начинал в издательстве ОГИ, которое сугубо действует на альтернативного читателя. Не на массового ориентируется. А во Франции я попал сразу в довольно крупное издательство «Актесьют», у которых уже был гонконгский лауреат, который там издается миллионными тиражами, и издать русского и хорошо его продвинуть им было нетрудно. У них просто маркетинговые механизмы были более разработаны, чем в издательстве ОГИ. Мой парижский издатель, собственно, и занимается книгопродажей. В то время как Дима Ицкович, для него книгопродажа – такое дело для души. И мы так с ним для души и занимались тогда. А французы отнеслись к этому сразу как к бизнесу и мы там премию получили, и все пошло.

- Павел Федотов. Здравствуйте, Андрей, я написал повесть, первую в своей жизни, возможно, последнюю. Думаю показать ее редактору какого-нибудь издательства, какое порекомендуете? И вообще, какая система публикаций произведений?

- Нужно определиться по жанру, прежде всего, начинающему писателю. И дальше уже определяться, в связи с жанром, с издательством. Потому что если вы пишите, например, треш или то, что называет молодежь, «жесткач», то надо идти в соответствующее издательство. Если вы пишите коммерческую, гламурную литературу, то вам надо идти, естественно, в гламурное издательство.

- А какое у нас гламурное теперь?

- Ну, «ЭКСМО», «АСТ» издаст такого рода литературу. Если это будет что-то вроде Минаева или Робски. Если вы пишите серьезную литературу, то сейчас вот, кстати, все равно в «ЭКСМО» и в «АСТ» открылись так называемые редакции современной прозы, как раз которые издают меня, Владимира Семенович Маканина, Людмилу Улицкую – то есть, серьезных авторов некоммерческого направления. Можно и туда показать. То есть, я думаю, надо определяться с материалом. Материал и покажет. Предположим, Михаил Елизаров со своим «Библиотекарем» мог издаваться только в «Ad Marginem». Потому что ему подходит такая жесть, жесткач.

- Да, это хороший совет. Вот, кстати, Ольга Славникова советовала текст сначала отнести в толстый журнал.

- Соглашусь с Олей. Почему бы и нет? Но в толстый журнал трэш не возьмут. И гламур не возьмут, не возьмут фантастику, не возьмут хоррор, фэнтези, массу всего не возьмут. В толстый журнал возьмут строго серьезное произведение.

- Реалистическую литературу.

- Она может быть не обязательно реалистическая даже. Она может быть вполне фантасмагорическая. Не знаю, Сухбат Афлатуни написал повесть «Гарем» и дебютировал в журнале «Октябрь» года два или три назад. Это фантастическая повесть и она совершенно не реалистична, но это большая литература.

- Ну да, тонкая грань между мистикой и фантастикой...

- Вот-вот.

- Кстати, на вступительных экзаменах на журфак ставят двойку, если назовешь, не дай бог, Булгаковскую мистику фантастикой – все, сразу «банан». Ирис спрашивает: Андрей, куда движется современная литература сейчас, есть ли возможность, что у нас появятся хорошие авторы, а не тот сброд, который считаются гениальными, типа Глуховского, Садулаева?

- Вы знаете, я бы поостерегся в дефинициях. Сбродом писателей называть все-таки нехорошо. Если люди, а таких людей много, которые любят фантастику, или которые любят конкретно апокалиптическую фантастику, то книги Глуховского им понравятся. И мы ж не имеем права называть весь этот большой отряд читателей сбродом или любителями сброда. Тем более, что, если это увлекательное чтение, я бы сам с удовольствием почитал. Я просто вырос из того возраста, когда читают фантастику. Но лет 20 назад, наверное, я бы с удовольствием прочитал Глуховского. Я уверен, что проза наверняка хорошая. Садулаева не читал, не знаю, но тоже бы не стал так говорить. Писателей хороших много, я не соглашусь с Ирис. Я с удовольствием читаю книги Маканина, Улицкой, Ольги Славниковой.

- А молодые?

- Я с удовольствием читаю книжки Александра Снегирева, их, правда, две пока.

- Он сидел на вашем месте позавчера и передавал вам привет.

- Ему тоже привет. Мы с ним были в шортлисте национального бестселлера. Я с удовольствием читаю его книги.

- Я тоже.

- Вот ему еще 30 нет, но это значит, что у него впереди большое пространство, он еще будет, там, ну, 30 лет плотно писать. Это означает, что у нас впереди имеется хороший писатель. Если он не захалтурит и не зазнается. И не заленится. Много вариантов есть, когда писатель перестает писать. Вот это грустно. А хороших писателей, еще раз повторяю, достаточное количество. Обычно почему у читатели или у обывателя такое мнение раздраженное? Потому что он недоволен своей зарплатой, своей женой, своими детьми, зуб у него болит. И вот он и говорит – и литература у нас плохая. То есть, все до кучи. На самом деле, это не так.

- Да, вот когда не знаешь, проще обругать иногда.

- Нет, быть может, в данном случае Ирис и разбирается, просто ей или ему не нравятся конкретно книги Глуховского. У меня тоже в жизни есть какие-то вещи, которые мне не нравятся, но я с возрастом изменился. Вот до этого молодой человек спрашивал, каково преимущество возраста? Я возрастом еще вот какое преимущество – появляется толерантность. Я когда-то был таким же резким и максимальным и говорил – раз я это не люблю, значит, это плохо. Сейчас я говорю по-другому. Раз я это не люблю, то я это, видимо, не понимаю, но, видимо, есть какая-то группа людей, которым это близко. И в этом смысле нужно быть, конечно, потолерантнее друг к другу.

- Потерпимее, да. Маркс пишет. Добрый вечер, Андрей, когда вы будете писать свой следующий роман, то его сознательно будете подгонять под вкусы жюри, чтобы получить Букера?

- То есть, буду ли я подгонять? Вы знаете, это невозможно. Даже если бы мне это захотелось, это невозможно, потому что всякий раз жюри состоит из совершенно разных людей. Невозможно угадать, что понравится тому или другому жюри. Это всякий раз как фишка ляжет. И поэтому пытаться это делать – совершенно глупо и поэтому ничего не получится.

- Валентина Петровна. Хочу сказать спасибо «Комсомолке», что позвали наконец-то нормального человека. А то олигархи голые, «трусы поющие»… Андрей, я читала «Степных богов», сильная, но очень печальная вещь. Чуть не расплакалась, когда поняла, что семья Хиротаро никогда не прочтет его дневник. А вы сами писали письма в никуда? Я, кстати, об этом тоже хотела поговорить. Вы очень туго натягиваете струну с первых же глав текста. Мало того, что человек на чужбине, во-вторых, он ограничен в передвижениях, он пленник, он, несмотря на это все, он пишет историческую хронику своей семьи, которая живет в Нагасаки. То есть, это же, собственно, хроника города, которого уже нет на земле.

- Ну, центра его, во всяком случае, точно.

- Да. Вот этого буддийского храма, куда завещана эта книга, его не будет. Это такой трагический человек. Вы долго его образ создавали? И вообще, как вам пришло в голову создать такого персонажа, предельно трагичного?

- Вы знаете, долго. И на самом деле трудно сказать это слово – «создавал». Лучше сказать не я создавал, а он приходил. Ну, выступают персонажи, понимаете, в любом случае, выступают из темноты, из такого тумана, из полумглы. То есть, я сначала интонации голоса его услышал. Я услышал его голос, я увидел, как он резко поворачивает голову, как в степи, когда всходит солнце, он поворачивает и кричит: «Петька!». Я слышал отрывистый, гортанный голос Хиротаро. Естественно, этого в романе нет. Невозможно буквой записать интонации. Но из этих интонаций появлялся человек, которого ограничивает не только, как вы сказали, в передвижениях там то, что он пленный. Его ограничивает его собственное чувство долга – вот что вяжет этого человека по корням и по ногам. То есть, я описал такой метафорой чувство долга. Которое я испытываю это чувство перед своей семьей и перед своей родиной, и вообще перед этой планетой, и перед Богом – за то, что он мне позволил родиться. И вот этот Хиротаро нес квинтэссенцию вот этого чувства долга, которое, как корнями, его вбивает в землю и двинуться он не может, он не может даже вернуться на родину из-под Халкин-гола. И, конечно, я усугубляю его эту трагедию тем, что он не знает, а я знаю, что он пишет мертвым. Это правда. И читатель знает, что он пишет, скорее всего, мертвым людям. Потому что в Нагасаки за первые секунды после удара бомбы сгорело мгновенно, как испарилось, сорок тысяч человек. Представьте себе, на ваших глазах зарежут 200 человек. На ваших глазах. Кровь, внутренности, мозги по стенам. А здесь не 200 – 40 тысяч. То есть, вообще в голове не укладывается. Апокалипсис.

- Майя, говорят, приносили такие тоже массовые жертвы.

- Ну вот. И поэтому, конечно, для меня это было важно – то, что он пишет письма в никуда. И сам я писал такие письма. Я когда-то жил в Якутске и рухнула наша великая страна, Советский Союз, разрушились взаимосвязи. Я в качестве доцента кафедры английской филологии получал очень небольшие деньги и просто не мог ехать в Иркутск, где у меня жила мама, и мы девять лет с ней не виделись. И она не видела, как рождались ее внуки. Я просто их описывал и высылал ей фотографии. Я об этом потом написал рассказ «Чужая бабушка». То есть, она бабушка, но внуков у нее нет. И вот письма, которые она мне писала, на них были капельки от слез. Я даже забыл человека, как он выглядит – это такое абстрактное ощущение. Мы потом встретились здесь, в Москве, когда я уже сюда перебрался, а она приехала из Иркутска, чтобы со мной повидаться. Она вышла из вокзала и села на перроне. Ноги ее не держали. А вы говорите – откуда трагизм? Все пережито.

- Да, вот, кстати, Снегирев тоже получил очень серьезный опыт рано.

- Да, да, у него серьезная была проблема.

- Да, и вот хорошо пишет. Талант все-таки тоже должен быть выстрадан.

- Страдать нужно, а как вы хотели, без этого не напишется вообще ничего.

- Эмма. Андрей, вечер добрый. Популярность автора возрастает в глазах издателей или нет с количеством премий, как считаете?

- То есть, заинтересован ли издатель в премиях? Отвечу да, потому что премии являются серьезным информационным ресурсом для издателя, прежде всего. То есть, ему легче тогда заниматься книгопродажами, легче промоутировать книгу и так далее. Это совершенно очевидно. Другое дело, что у разных премий разный информационный потенциал. Скажем, у премии Аполлона Григорьевна, которая закрылась года два или три назад, потенциала национального бестселлера не было. Это была элитная премия с довольно большим, кстати, финансовым содержанием – 25000 долларов. Это намного больше, чем национальный бестселлер, в котором сейчас премия 7000 долларов. 25 и 7 – разница есть.

- Не говорите, а то обворуют.

- А я все равно эти деньги не получил. Дело в том, что национальный бестселлер дает свою премию только через год. Так что не воруйте, денег нет. Их через год дадут.

И вот эта премия, несмотря на свою денежную составляющую, значительно большую, чем «Нацбест», она обладала меньшим информационным ресурсом, однозначно. Я ее получил тогда, но я не 25 тысяч получил, там 25 – большая и 2 тысячи – две малых. Получил я и Сергей Гандлевский, замечательный, великолепнейший поэт. Я как-то не ощутил тогда, что я вот попал в поле внимания. В то время как сейчас с «Нацбестом» я это ощущаю.

- Да, я помню, что премию Аполлона Григорьева очень много ругали, что она такая снобистская.

- Она все-таки была снобистская. Но вы знаете, само же название говорит за себя. Ну, какой смысл академикам было создавать эту академию (Академия русской современной словесности) и называть именем Аполлона Григорьева? Я несколько раз слышал, как журналисты называют ее «имени Григорьева-Аполлонова». И они правы совершенно, потому что никто не знает, кто такой Аполлон Григорьев. То есть, какой-то критик 19 века, там, спившийся, бедный, умерший в несчастье, ну, понятно, это знают филологи и литературоведы. Ну, почему бы не назвать премию, если вы критики и так хотите, как бы, продвинуть профессию критика, почему бы ее не назвать премией имени Белинского, в конце концов? То есть, это нормальный, известный каждому школьнику мейнстримный критик. То есть, по крайней мере, он на слуху. Нет, они заранее называют это таким именем, которое никому неизвестно и закрывают ее, конечно, от общественного внимания. Это явно ошибка в маркетинге. Но, быть может, они и не хотели маркетинга, может, они и хотели ее как элитную иметь и снобистскую, но в итоге она загнулась.

- Да. Спрашивает Снитка. Андрей, здравствуйте, а где вы пряталась все это время, почему о вас ничего не было слышно?

- Да я не особо прятался на самом деле. Я, попросту говоря, не нахожусь в русле коммерчески популярной литературы. Я занимаюсь тем, что принято называть серьезной литературой.

- А сериалы выходят на телевидении, кино выходит, а человек сидит – и серьезной литературой занимается и ничего ему при этом не мешает.

- Нет, абсолютно.

- Ну вот по Людмиле Евгеньевне Улицкой был же снят «Казус Кукоцкого».

- Да, замечательное кино, мне кажется. Чулпан Хаматова играет блестяще. Я спрашивал Улицкую об этом, ей нравится этот фильм, она вполне довольна. И ей нравится и режиссерский подход Грымова. Грымов – очень необычный режиссер, яркий и, кстати, тоже совершенно не коммерческий, не поп-режиссер, он все время ищет какой-то свой путь. Неизвестно найдет ли, но он старается - это видно. И человек он талантливый. Поэтому я понимаю, почему Людмиле Улицкой нравится этот фильм. Я ничего плохого не вижу в том, что наши книжки экранизируются.

- Ну, Достоевский вон – как пошли, как пошли снимать… Звезда спрашивает – Андрей, добрый день, а когда выйдет «Люб-офф»? Я в кино хожу регулярно, но роликов и тизеров фильма не видела.

- Тизер есть в Интернете. Это, собственно, экранизация моего романа «Год обмана». Но я надеюсь, что он не будет так называться, это была продюсерская затея – переименовать роман. Я думаю, что все-таки ему вернут название романа «Год обмана». Когда выйдет, я не знаю, это продюсерские дела. Сняв фильм, они настолько богаты, что они могут позволить себе держать его год-два на полке, занимаясь другими проектами. Потому что эта киностудия «РВС», она действительно сейчас одна из самых мощных производящих компаний в России. Я не знаю, надо этот вопрос задать продюсерам этой компании, Юрию Сапронову, в частности.

- Да, мы обязательно зададим. Виктор спрашивает, вернее, заявляет. Если честно, Андрей, я не читал ваших книг.

- Виктор, я не читал ваших. Мы квиты.

- Более того, узнал о вашем существовании только сейчас. Хотя вроде бы бестселлер должен быть у каждого на устах. Что-то тут нечисто.

- Я объясню. Премия «Национальный бестселлер» дается не той книге, которая больше всех продалась. В таком случае эту премию получила бы Дарья Донцова. И получала бы каждый год, потому что по тиражам ее книжки превосходят всех нас. Сам организатор и вдохновитель, и идеолог этой премии Виктор Топоров говорит, что в слове «Национальный бестселлер» кроется все-таки слово «интеллектуальный национальный бестселлер». Они просто его убрали лукаво, чтобы увеличить информационный потенциал премии.

- Ну да, интеллектуальный – длинное слово.

- Да, и они убрали, чтобы было просто – национальный бестселлер. Но ведь там, если вы посмотрите в шортлисты, там нет ни одного автора коммерческого направления, который как раз продал очень много экземпляров своих книг и мог бы там оказаться. Там нет даже Глуховского, о котором мы говорили. Он по определению не может попасть в поле зрения этой премии. Это надо создавать отдельную премию – фантастическая премия…

- Жалко, что их нет. Хотя, им они не нужны…

- Им итак нормально, их итак все знают. Формат такого автора, как я, как Ольга Славникова, как Александр Кабаков, Леонид Юзефович – формат таких писателей вовсе не связан с тем, что мы знамениты. Он связан с качеством текста, прежде всего. И с тем полем в культуре, на котором мы находимся и которое мы исследуем.

- Да. Алиса – здравствуйте, Андрей. А как ваша книга продается сейчас в магазинах, спустя месяц после победы на «Нацбесте»?

- Я не буду лукавить, я действительно интересовался этим вопросом, заглядывал в рейтинги продаж. Действительно, продается намного лучше, чем до премии. Во всяком случае, если вы заглянете на сайт книжного магазина «Москва», на Тверской улице который находится. Я вот сегодня смотрел, в разделе «Российская проза» «Степные боги» находятся на четвертом месте, уступая Акунину, Глуховскому. То есть, небольшому количеству авторов, и авторы эти коммерческие.

- Ну, это же интересно. И если интересно, то какая разница – коммерческая или некоммерческая.

- Тем не менее, еще раз повторяю, в разделе «Российская проза» мы на четвертой позиции. По продажам. Это неплохо для серьезной книги. И вот здесь надо благодарить, конечно, Виктор Топорова и премию «Национальный бестселлер».

- А вот пошли вопросы в духе нашей газеты. Алекса. Андрей, слышала, что у вас какие-то конфликты с Дмитрием Быковым, что чуть дело до поножовщины не доходит. Это правда?

- Нет, конечно, какая поножовщина? Дима Быков очень интеллигентный мальчик. Если я и грубый хулиган, из Сибири приехавший, то он, конечно, не стал бы драться, ни в коем случае. Он очень воспитанный человек. А то, что он немножко хамит – это, видимо, включается в его понимание интеллигентности.

- А он хамил вам?

- Он в прессе мне хамил.

- А-а-а. Я не знала.

- А я не отвечаю. Потому что сибирский хулиган в прессе не отвечает. Сибирский хулиган, при встрече, напившись, объяснит, что это неправда.

- Добрый день, скажите, а на большую книгу будете претендовать теперь со «Степными богами»?

- А там уже список объявлен. Нет, не буду претендовать.

- Там уже Ольга Славникова.

- Там Оля Славникова, да, с «Любовью в седьмом вагоне». Хорошая книга, замечательная.

- А, кстати, вот самый последний вопрос. Вот вы же перевели «Флоренс аравийскую», я как раз его читала в вашем переводе, по-моему, он только один и есть. Одно время я не читала совсем переводных книжек, потому что под маркой очень известного переводчика, не хочу называть его имя, вышел роман Хантера Томпсона, где большие куски были явно протащены через мясорубку транслятора совершенно необработанные.

- Правда? Забавно.

- Ужасно. Я какое-то время вообще не читала книги. Книга уже в 2000-х издана была, то есть, вроде в благополучное время. А сейчас вот как обстоят дела с переводной литературой, халтуры встречаются?

- Вы знаете, Даша, я не читаю ее. Во-первых, я читаю на языке, на английском, во всяком случае. А вот, скажем, французскую и немецкую литературу я не очень даже знаю. Именно потому, что я не читаю на этих языках. А переводы мне читать очень обидно. Вот вы сейчас говорите о современных переводах, а я в свое время, когда начал знакомиться с творчеством Уильяма Фолкнера, прочитал его на русском языке, в переводе очень классического переводчика, я не понял, наверное, половины книги. Ну, непонятно было. Синтаксис непонятный. О чем речь идет, какие-то сложные предложения. Спустя 5-7 лет, когда я овладел в достаточной степени английским языком, пожил уже в Европе и мог читать Фолкнера на английском, я читал его и вообще все понятно было. Я так и не понял, чего там переводчик намудрил. Это понятная, написанная четким человеческим языком книга. Причем, таким, который трогает тебя до самого сердца. Что сделал переводчик, я не знаю. И с тех пор я стараюсь… Вернее, в компьютерном мире, там в переписке люди пишут – слушай, вот у меня здесь такая пиратская версия, я не могу играть, ему ответили: «Не играй на пиратках, козленочком станешь». Я экстраполирую эту фразу: не читай переводов, козленочком станешь.

- Ну, хочется же все равно…

- Нет, надо выучить язык и спокойно читать так, как это написано.

- Хорошо. Тогда я задам еще вопрос. Вот есть такой сайт «Либ.рус.ек», там выложены практически все тексты известных авторов в свободном доступе. Там можно прочитать вас, Ольгу Славникову, всех авторов. Как вы относитесь к тому, что можно вас спокойно распечатать на принтере и не покупать книжку?

- Да никак не отношусь. Мне все равно, абсолютно все равно. Ведь это зависит от каждого человека персонально. То есть, если кому-то охота книжку держать в руках, мне, например, охота, я иду и покупаю. Я тоже, наверное, могу зайти на этот «либ…» и скачать какую-то книгу. Но у меня в рюкзаке сейчас книга Толстого лежит бумажная.

- У вас чего-то там толстое.

- «Анна Каренина». Но я же тоже могу ее скачать, наверное, но я зашел в магазин и тупо купил «Анну Каренину». Мне нравится листать книгу. Понимаете, какая штука – книга является материальным объектом. И когда вы полюбили тот или иной текст, вы невольно переносите свою симпатию, свои теплые чувства и на эту книгу, на ее обложку, на буквы, на то, что у вас от стакана остался след. И вы помните, в какой момент вы это поставили. Электронный файл нельзя полюбить, потому что на него нельзя поставить стакан с чаем. И от этого электронный файл не может стать родным. Книга легко становится родной, она затрепанной становится, пухлой, твоей любимой и так далее.

- А вот Бальмонт, наоборот, очень книжки берег, боялся, не дай бог, там …

- Ну, зависит от темперамента. Я в своих книжках пишу, рисую. Отвечаю автору часто.

- Ну, что, тогда мы будем прощаться с дорогими читателями. Я надеюсь, что наша беседа вам понравилась, обязательно надо учить иностранные языки и не читать в переводах.

- Да. А зависимость от Интернета лечить сухим белым вином.