Любовь Казарновская: «Я никогда не допускаю панибратства»

Ведущая программы Инна Поцелуева задала знаменитой певице «неудобные» вопросы

Поцелуева:

— Сегодня у нас в гостях звезда первой величины, звезда мировой оперной сцены Любовь Юрьевна Казарновская. Объясните, пожалуйста, где охрана, где водитель, где….

Казарновская:

— …где пафос звезды?

Поцелуева:

— Да не пафос, это нормальные атрибуты звезды. Где директор, который должен был с вами приехать?

Казарновская:

— Буквально третьего дня ко мне подходит охранник около нашего дома, который охраняет парковки и говорит — Любовь Юрьевна, у нас живут две эстрадных поп-звезды, так когда они приезжают, тут такая беготня, чуть ли не с оружием их охранники ходят… А вы так спокойно заходите и выходите из своего подъезда. Вы знаете, я всегда говорю — вот этот пафос нагонять совершенно не нужно. Никто вас не тронет. Если вы хотите людям показать, что вы такая важная вип-персона — я должна это показывать на сцене. Я всегда на сцене ощущаю то, что публика меня любит, идет на мое имя, как-то без всякого пафоса и нагнетания вот этих ненужных атрибутных вещей. Я люблю, когда ко мне подходят люди на улице — это очень приятно — и берут автограф.

Поцелуева:

— А вот когда говорят — давайте сфотографируемся?

Казарновская:

— С фотографиями другая песня. Иногда попадают в интернет фото с людьми, которых я не знаю и мне этого совершенно не хочется. Но что касается того, что люди очень искренне подходят и говорят — мы слушали вас там-то, мы были там-то… мы были в Венской опере, когда вы пели «Силу судьбы», мы были в Гранд-опера, когда вы пели Моцарта — это так приятно. Или они были на каких-то моих первых московских концертах. 33 года назад я студенткой консерватории вышла на первые московские подмостки. А когда стоят три лба охранника, публика пугается, люди не подойдут, они боятся.

Поцелуева:

— Но публика в порыве любви может порвать на сувениры свою любимицу.

Казарновская:

— Да. Я никогда не допускаю панибратства. Когда начинаются эти братания, я мягко даю понять, что не надо, обойдемся без поцелуев, без паданья на колени и т.д. Но какое-то милое выражение доброго чувства, улыбка человеку, который хочет с тобой пообщаться — это ж так здорово, это то, ради чего мы живем.

Поцелуева:

— Я читала, что вы, в первый раз попав в оперу, очень рыдали и маме сказали — никогда и ни за что, потому что же такое, Татьяна с Онегиным из-за толстых животов не могут вальс станцевать. А, может быть, это в том числе заставляет вас держать себя в форме?

Казарновская:

— И это тоже. Потому что, я считаю, это оскорбительно для моей публики, если я претендую на 15-летнюю Саломею, чтобы ее играть, 18-летнюю Тоску, 20-летнюю Элеонору в опере «Трубадур» или «Сила судьбы» и я выхожу некоей тумбочкой или футляром с голосом, понимаете, и публика абсолютно не верит этому… Тогда лучше делать концертное исполнение. Если мы претендуем на театр, если мы претендуем на то, что правда чувств и достоверность всего того, что мы делаем, я должна выглядеть соответственно. Поэтому, когда я родила ребенка, мы жили в Америке, и я посмотрела, как дикторы Си-Эн-Эн, как ведущие артисты, что они делают? В восемь утра одевают кроссовки Шер, Мишель Пфайффер, Синдия Лоуренс, диктор Си-Эн-Эн, совершенно ни грамма косметики, кепки — и бегут по центральному парку. И потом съедают маленькую плошечку фруктового салата и выпивают чашку кофе. Я приняла к сведению.

Поцелуева:

— Это еще один вам комплимент. Потому что, понятно, что и пластическая хирургия не стоит на месте, но…

Казарновская:

— Я не верю в это. Потому что я вижу, что все, кто увлекается пластической хирургии, во-первых, становятся все на одно лицо. Да простят меня дамы, они становятся какого-то такого рептильно непонятного вида. Черты лица искажаются. мне кажется, что это не божье дело — вмешательство. Господь нас создал, как микрокосмос, То есть, полное подобие себя. Вот поэтому мы должны это подобие просто беречь, хранить и приводить в надлежащий вид, но без помощи скальпеля.

Поцелуева:

— И вы готовы, естественно, стариться? Но ведь вы работаете на сцене?

Казарновская:

— Конечно. Великая итальянская актриса Анна Маньяни сказала: «я не трону никогда свои морщины, они мне слишком дорого достались». Надо просто красиво уметь стареть. И, естественно, уже не замахиваться, наверное, на роли каких-то невероятных девочек, если фигура подкачала, если лицо уже сильно подвисло. Надо выбирать роли под себя. И выбирать то, что тебе на сегодняшний день твоей личности, твоему виду, твоему внутреннему состоянию подходит. Вот и все. А это — красивая старость.

Поцелуева:

— Смотрю на вас и понимаю, что надо расправить плечи…

Казарновская:

— Всегда, моя дорогая, плечи должны быть расправлены.

Поцелуева:

— 30-летие при этом творческой деятельности вы в этом году отмечаете, несмотря на то, что 33 года назад вышли на сцену. Как вот эти три года куда делись и почему сдвинулся юбилей?

Казарновская:

— Я училась у совершенно блистательного педагога, она была легендой. Она была педагог-концертмейстер оперной студии у Станиславского, аккомпанировала Шаляпину, была к тому времени, когда я к ней попала в дом, была уже вдовой Виктора Владимировича Виноградова, нашего ведущего филолога, ученого, который наше все. Это стиль и язык Пушкина, это директор института русского языка. Интеллигентнейший дом образца 19 века. И вот Надежда Матвеевна воспитывала меня не только как певицу, но и мои мозги и мое нутро. И она всегда говорила — неправдивый артист, артист, который несет большую мысль, неинтеллигентный артист — это ремесленник. Даже если он очень хорошо берет ноточки. Это все равно ремесло. Публика слушает тебя ровно пять минут, если она не ангажирована эмоционально. Если она не ангажирована твоим умом, твоей тонкостью, твоим интеллектом, твоей стилистической подачей, большого артиста не будет. И вот я была на втором курсе консерватории и Надежда Матвеевна мне сказала — Любанчик, ты интеллигентная девушка, ты хорошо владеешь словом, давай сделаем программу на романсы Александра Сергеевича Пушкина, почитателем которого она была всю свою жизнь, читала «Онегина» и «Пиковую даму» наизусть и т.д. И мы с ней сделали — Пушкин в романсах от его современников — Титова, Верстовского, Свиридова и до наших дней. И вот с этой программой я выступила в музее имени Пушкина и Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова, будучи 80 лет от роду, была у рояля. Таким образом, в 1978 году состоялся мой концертный дебют. А профессиональный мой дебют на оперной сцене состоялся, когда я была студенткой консерватории. Я была приглашена в театр Станиславского и Немировича-Данченко на роль Татьяны в «Евгении Онегине» и я дебютировала ровно 30 лет назад.

Поцелуева:

— Любовь Юрьевна — опера, с одной стороны, при этом ваша любовь такая к русскому романсу. Что пользуется большей популярностью? Ну, не знаю, может быть, это какая-то неформальная встреча с поклонниками или, может быть, в кругу семьи… что вам лично ближе и вы больше, может быть, любите?

Казарновская:

— Я романс обожаю не меньше, чем оперу и считаю, что в нем на концертной эстраде человек раскрывается намного больше и интереснее, если ему есть что сказать, чем на оперной сцене. Потому что на оперной сцене есть одна роль, есть один-два костюма, которые ты меняешь за вечер, один грим, одна роль, которую ты тянешь от и до в оперном спектакле. Каждый романс — это зарисовка драматическая. Это драматическая пьеса, это очень тонкая и ювелирная, я бы сказала, работа, такое соединение самых драгоценных камней. Иногда за три минуты в романсе ты должен прожить целую жизнь, а то и две, а то и три. И если ты в романсе это делаешь — вот удержать внимание публики в течение двухчасового концерта — в романсах это вещь безумно сложная. Поэтому мой педагог Надежда Матвеевна всегда говорила — слушай Федора Ивановича Шаляпина. Ты посмотри, как он потрясающ на концертной эстраде. И она мне рассказывала, что она ему аккомпанировала, как он пел Шуберта «Прекрасную мельничиху», этот цикл. И потом он стал петь «Блоху». И на бис пошли и «Дубинушка», и «Коробейники», и так далее. Она говорит — ты посмотри, даже касание к звуку другое. Он разный, он все время, как все цвета радуги, переливается, вот если это есть и человек в романсах может действительно эту палитру рисовать, цены тебе нет. В то же время зритель должен тебе сопереживать, ему должно быть радостно от состояния вот этого кайфа и восторга.

Поцелуева:

— Вы потрясающе умеете выражать любовь в словах. Но я теперь понимаю, что романс — это лучше и сильнее, чем опера…

Звонок от Светланы:

— Я, естественно, ваша поклонница, как поклонница всех наших великих певцов. Меня интересует конкретно вот это шоу грандиозное, в котором вы принимали участие с Анитой Цой. И это грандиозное представление будет ли еще?

Казарновская:

— Для меня это шоу очень дорого, я считаю, что эта идея, которая пришла мне в голову, очень интересная. Потому что эту восточную тему, которую обожали классики — Пуччини, Верди, Чайковский, Римский-Корсаков и т.д. — восточной этой прелестной женщине, такой некоей Шахерезаде, поклонялись все. И вот такой нарисовать образ прелестной женщины Востока, во всех ее ипостасях, такая женщина-лотос, женщина-цветок, мы решили сделать такое шоу с Анитой Цой и я рада, что это шоу имело очень большой резонанс. К сожалению, всегда все упирается в нашей матушке-России в вопрос денег. Когда провинциальные промоутеры слышат, что надо привезти декорации, костюмы, надо приехать с большой группой — там и балет, и хор, и т.д. — у всех глаза на лоб лезут. Вы сами знаете, в каком сейчас состоянии находится именно классическое искусство. Не бойтесь, господа промоутеры, в этом шоу не надо никому ничего объяснять, там абсолютно все читается ясно и понятно. И такого шоу никогда не было сделано, и я думаю, что у него большое будущее. Во всяком случае, я и Анита, мы на это очень надеемся и думаем, что будем это шоу очень много катать.

Поцелуева:

— Ну, что ж, мы будем в это верить, что действительно с этим шоу вы съездите в Грузию, где сейчас…

Казарновская:

— ….какой ужас там! У меня очень много моих коллег и людей очень близких и дорогих мне, которые живут в Грузии. Какая-то вот эта разорванная нить — между Россией и Грузией. Сколько потрясающих грузинских и артистов, и кинорежиссеров, и композиторов. Вообще это было абсолютное братство такое по духу и как жалко, что это разорвано. Любой режим, любое насилие — страшная вещь. И, господа, не радуйтесь тому, что это может продлиться. Любое насилие над человеческой личностью, оно заканчивается, но оно может закончиться очень плохо. Может закончиться как наш переворот 1917 года в России. Нельзя никакого насилия применять к человеческому духу. И тем более сегодня, когда мир открыт для информации. Я слышу иногда разговоры, что, ну ведь при Саакашвили мы стали жить лучше. Может быть, кусок колбасы есть на столе, может быть, цены приведены в какое-то соответствие. Но то, что это режим, с этим никто не будет спорить. То ли это политические игры и как-то она себе на этом хочет заработать какие-то дивиденды, или Саакашвили изменился настолько кардинально, что он вообще невменяемый и с ним невозможно иметь дела. Но факт тот, что насилия быть не может. Тем более, в такой стране, как Грузия, где вольный дух всегда царил и будет царить. Я думаю, что для грузин жить под таким гнетом, жить все время под таким прессингом и непонятным завтрашним днем — очень тяжело и очень страшно.

Поцелуева:

— У нас на связи координатор рабочей группы центра изучения Центральной Азии, Урала, Кавказа, Поволжья, института востоковедения РАН, Александр Юрьевич Скаков. Я думю, что эксперт сейчас в нескольких фразах тоже дополнит наш эфир. Как, по-вашему, может разрешиться эта ситуация? Перерастет ли это действительно в серьезный государственный переворот? Пойдет ли это по арабскому сценарию?

Скаков:

— Вы знаете, было сказано очень верно, что, конечно, в Грузии очень сильная оппозиция, вернее многочисленная. Потому что, конечно, в Грузии очень много людей недовольных тем, что творится в стране. Недовольных тем, что случилось в Абхазии и в Южной Осетии, а теперь то, что случилось в отношениях между Россией и Грузией. Но оппозиция в Грузии очень сильно раздроблена, там нет единого лидера, единой команды. Это совсем другая ситуация, чем то, что было во время прихода к власти команды Саакашвили-Бурджанадзе-Жвания. Единства сейчас там нет. Но сегодня, конечно, шанс на успех оппозиции очень небольшие. Конечно, их активизация связана во многом с фактором стран арабского востока — Египта, Ливии, Туниса, Сирии и т.д. Конечно, это повлияло на них, безусловно.

Казарновская:

— Я хочу пожелать, чтобы эта ситуация как можно скорее разрешилась, потому что жить в состоянии конфликта, жить в состоянии возмущенного внутреннего духа — ужасно. И в этой ситуации мне безумно жаль и детей, и стариков. Стариков жаль, потому что они привыкли к той стране, которая называлась большой Советский Союз. А детей мне жаль, потому что они уже не понимают, куды бечь и то ли под американский флаг вставать, то ли… абсолютно подсоединиться мозгами и духом к России и на пророссийскую позицию встать. Поэтому я желаю, чтобы поскорее эта ситуация разрулилась и чтобы режимы вот эти, оковы тяжкие, как Пушкин говорил, чтобы они пали поскорее и чтобы мир был в этой стране. Эта страна заслуживает мира, это богом данный кусок земли.

Поцелуева:

— Любовь Юрьевна, а где вот эта народная артистка России… как это могло пройти мимо вас? Такое ощущение, что это прошло мимо…

Казарновская:

— Так оно и есть. Когда я приезжаю куда-то в регионы, меня объявляют не иначе, как народная артистка Советского Союза. Наша страна, наше многоуважаемое государство абсолютно не озабочено тем, чтобы званию народного артиста соответствовали именно народные артисты, которых знает народ. А это дается за выслугу лет. Или вот меня поражает эта ситуация, я над ней безумно всегда хохочу. Ты сам собираешь все бумажки, все рекомендации, чтобы стать народным артистом, а потом делаешь умное лицо и принимаешь из рук президента это. Какая неожиданность! У меня получилось так, что я пять лет отработала в театре Станиславского и Немировича-Данченко, меня подали на звание. Потом я приезжаю в Мариинский театр по приглашению дирекции Мариинского театра, становлюсь ведущей солисткой, подают меня на звание, приспевают контракты западные. И я начинаю петь в Вене, Лондоне, Париже, Нью-Йорке и т.д. Вы представляете, что никогда ни министерство культуры, ни наша уважаемая власть не спросили меня, а так получилось и что для этого мы можем сделать, чтобы эту ситуацию исправить. Никогда.

Поцелуева:

— Обидно?

Казарновская:

— Нет. Был момент, когда было обидно. Сейчас мне это уже даже в отраду. Скажу почему. Я не хочу никого обидеть, ни в коем случае, но, если мы посмотрим на то, кто сегодня получает звания народного и заслуженного артиста, мне не хочется, честно говоря, быть народной и заслуженной. Лучше просто, когда объявляют — Любовь Казарновская — и зал встает. Вот это намного приятнее.

Поцелуева:

— Пожалуй! У нас на связи Ирина. Здравствуйте.

Ирина:

— Вы правы, что самая главная награда — это признание мировое. Не только в нашей стране, но и за рубежом. Мне хотелось бы спросить вас, помимо Леонардо Граменья, с кем вам еще приходилось из таких звезд петь вместе? И, может, к кому-то у вас есть особая симпатия не только как к исполнителю, но и как к человеку, как к творческой личности. И второй вопрос — несколько лет назад мне довелось услышать ваш трогательный рассказ, как вы познакомились со своим мужем. Сохранились ли у вас такие романтические отношения, помогает ли вам это оставаться такой молодой и красивой? Чего мы вам и желаем, успехов вам огромных!

Казарновская:

— Ирина, дорогая, спасибо вам большое за такие замечательные слова. Сразу ко второй части вопроса — да, слава тебе господи, мой дорогой муж это мой очень большой друг. Это действительно мой единомышленник и человек, который поддерживает, но и критикует меня. То есть, это настоящий друг по жизни.

Поцелуева:

— Но он ведь и на огромную жертву пошел, сказав, что я не буду импресарио…

Казарновская:

— Да, совершенно верно. Потому что быть импресарио в ведущей агентуре, как он был…. Он говорит — понимаешь, все сопрано будут говорить, ну, конечно, лучшие куски он отдает своей жене, лучшие контракты идут ей. Он очень объективный человек. И импресарио такой и должен быть, он должен быть папой своим исполните5лям, папой своим певцам. Он должен и кнутом быть, и пряником. То есть, когда плохо, надо сказать, что плохо, и объяснить, почему. Когда хорошо — похвалить, повести в ресторан, налить бокал шампанского и так далее. И слава тебе, господи, рядом со мной человек, который абсолютно делает всю черную работу певческую. В том плане, что переговоры, заключение контрактов, все переговоры и с администраторами, импресарио другими и т.д. Все он взвалил на себя. Я никогда не слышала ни одного слова укора, никогда. Более того, когда у нас был маленький сын Андрей, Роберт хватал его, например, в Сан-Франциско, где разница с Европой 11 часов и в пять утра, потому что Андрюша просыпался рано, они гуляли, чтобы маму не будить и мама была свежа к репетициям и спектакля.

И к первой половине вопроса Ирины. Мне очень повезло, я пела и с Доминго, и с Паваротти, и с Каррерасом, и с Гиуровым, и в партнерстве с Мирелой Френи, и с Фьоренци Кассота, и с Пьеро Капучини, и с Леонучи, и с нашими большими певцами. И с Архиповой, и с Образцовой, и с Нестеренко, и с Атлантовым. Я действительно избалована по жизни хорошими партнерами, я так счастлива, они были и моими учителями в профессии, они были такими ведущими факелами, на которые я ориентировалась. И действительно это чудо, что мне довелось спеть с ведущими дирижерами, поработать с потрясающими режиссерами и петь с такими выдающимися мастерами бельканто. Поэтому я считаю, что во многом и их заслуга, что я состоялась, как артистка.

Поцелуева:

— Любовь Юрьевна, мне хочется поговорить о вашем фонде, который называется Русское музыкальное просветительское общество.

Казарновская:

— Начиналось это все, когда мы говорили, что мы вывозим в регионы не оперные российские, не намоленные такие оперные города, мы вывозим какие-то постановки или концертные исполнения опер, на нас смотрели, как на сумасшедших, потому что говорили — ой, ну что вы, людям так трудно, люди не поймут. К сожалению, мы с вами прекрасно знаем, что массмедиа пропагандируют — первая, вторая, третья и четвертая кнопка — в основном мы видим попсовые концерты. Вкус формируется именно под попсу. Сейчас это вообще засилие, пардон, я еще раз говорю, что я своим коллегам эстрадного цеха желаю всего доброго, но их слишком много. Классика вымыта на федеральных каналах из нашей жизни. Часто канала «Культура» нет. Часто каких-то специфических каналов, типа «Арте» тоже нет. И вкус, особенно у молодых людей, под это заточен. И когда мы все-таки пробивали эту непроходимую стену и говорили, что это же здорово… Послушайте, люди потом выходили, молодые ребята, и говорили — опера это ж совсем не скучно, мы все поняли, это такая музыка, нам прямо жить захотелось…

Поцелуева:

— Почему вам надо бороться? У нас существует масса государственных каких-то программ, почему должен быть фонд Любови Казарновской? Почему вы его организуете и пробиваете, и боретесь?

Казарновская:

— Я считаю, что под это дело это должна быть воля политическая сверху. Мы все ищем национальную идею. Наша национальная идея в идентификации друг друга. Мы сегодня не являемся нацией, мы являемся населением города Москвы, населением города Санкт-Петербурга, населением города Екатеринбурга. Мы перестали друг друга слышать. Что такое слышание друг друга? Это общее пространство культуры. Это общая музыка, которая в нас во всех вызывает одинаковые эмоции. Это литература, это слово, это доброта, это любовь. Есть сегодня эта идентификация? Ее нет. Сегодня есть стёб — когда говорят: а чё, давай приколемся, девчата…. К сожалению, ее нет. Поэтому мой фонд, мое общество призвано эту национальную идею возродить. Пусть это пафосно звучит, но это так.