Как начинался Майдан:
надежды, хаос, кровь и ненависть

В тот вечер я поняла, что все кончено

Боевые отряды Майдана готовились давно, в течение десятилетия…

Первое, что меня поразило на майдане в середине декабря, — огромное количество гопников. Они шли темной, монолитной, агрессивной толпой в зимних синих сумерках по элегантной улице Институтской к площади Независимости, и прохожие жались к стенам домов.

Молодые люди говорили между собой по-украински (что в русскоговорящем Киеве резало слух), дерзко, в упор рассматривали полицейских и кричали «Слава Украине!» Я остановила одного из них с вопросом, как пройти до метро. Он ответил по-русски, что не знает. Его товарищ тоже пожал плечами. «Да мы не местные!» — ответили они. Вот что было странным в великом Киеве, матери (или уж отцe) городов русских, — огромное количество чужаков с Западенщины.

Я помню первый майдан — развеселую «оранжевую» революцию 2004 года в стиле «хари кришна». Цветочки на морозе и объятия с полицейскими, всеобщие братания, карнавально-радостная атмосфера, прилив всеобщего счастья. Дело, кстати, тоже было в ледяном декабре. Но в 2013 году все изменилось. Нарастающее напряжение и волна ненависти к москалям. В 2004 году никто никого не винил. В 2013 появился главный враг — Россия. Этого уже не стеснялись. Говорили прямо в глаза. «Вы — азиаты, а мы — европейцы. Мы друг другу всегда были чужими. Вы пришли сюда с татарскими ордами, а мы — основатели европейской цивилизации».

На площади Независимости напрягало количество крепких, накаченных ребят. Настороженные лица, внимательные глаза, почти воинская дисциплина. И я вспомнила, как пять лет назад в городе Львове старый слепой диссидент Юрий Шухевич (икона украинских националистов, сын Романа Шухевича, главного сподвижника Бандеры) с гордостью рассказывал мне, как его западенские ребята воевали в Чечне и в Грузии против русских, как они готовят отряды молодых националистов для будущей борьбы с Россией. Тогда в туристическом Львове это показалось мне хвастливым абсурдом. Какая еще там война между Россией и Украиной? Между братьями?! «Какие мы вам братья? — высокомерно ответил Шухевич. — Вы — угро-финны, а мы — славяне».

И вот в декабре 2013 я увидела те самые отряды на майдане. Они готовились давно, в течение десятилетия.

А потом незабываемо страшный вечер на Майдане, когда стало известно, что Россия предлагает Украине поистине королевский подарок в обмен на дружеские отношения — 15 миллиардов долларов и дешевый газ. Какой ненавистью взорвалась толпа! «Русские пытаются нас купить!» Как орал со сцены националист Тягнибок: «Пусть отдадут нам половину золотого и бриллиантового запаса СССР! Это наши деньги!» (И молчок о том, что в обмен на это Россия взяла на себя и выплатила все долги Советского Союза.) «Да! Где наш золотой запас?» — заволновалась толпа, у которой заблестели глаза от зависти, жадности и ненависти. Меня затошнило от вида этих зомбированных «эуропейцев», которые рассказывали мне, что как только они повернутся задом к России, а лицом к Европе, им немедленно будут платить по 2000 евро в месяц зарплаты и пенсии по 1000 евро. Халява! Вот она — главная мечта майдана!

В тот вечер я поняла, что все кончено. Украине придется пройти через все — через падение, хаос, кровь и ненависть, как нацистской Германии. Когда русские солдаты вошли в Берлин, немецкие солдаты сражались до последнего. Отрезвление пришло позже. После Нюрнбергского процесса.

Бабочка взмахнула крыльями. Шторм начался.

На моих глазах лагерь превращался в город в центре города, в государство в сердце государства.

Была ночь. Мороз. Перед площадью Незалежность огромная баррикада. Из новогодней елки. Да, из огромной елки, которая недавно стояла на Майдане. Там же были скамейки, урны, деревья, вывески… Чего там только не было.

Сама площадь парила. Тут пили чай, грелись возле бочек с огнем, рубили дрова, укладывались спать перед кострами. Тут танцевали и пели. Частички радости и жажда перемен становились снежинками на морозе и хлопьями падали под ноги. Это было невероятно.

Хотелось сфотографировать все, каждую сцену, каждого человека, описать каждую деталь. Ощущение живой истории захлестывало. Чувство, что ты живешь в целой главе учебника, который напечатают в скором времени. Будто ты видишь, как бабочка взмахнула крылышками, и от этого скоро начнется шторм. Тогда это было просто предчувствие череды исторических и трагических событий.

Таким я увидела Майдан в начале зимы 2013 года. Хотелось быть свидетелем того, что произойдет. Чтобы знать наверняка и рассказать. Рассказать вам. Я и теперь остаюсь только свидетелем того, что видела. Я не будут давать оценок. Большое видится на расстоянии, а это большое еще даже не закончилось.

Я днем и ночью ходила по Майдану. Фотографировала, разговаривала с людьми. Чего они хотели? По сути, простых вещей. Чтобы жить стало лучше, чтобы не воровали.

На моих глазах лагерь превращался в город в центре города, в государство в сердце государства.

Я видела как страна делится на две части. Рядом с Майданом вырос Антимайдан. Представители двух сторон, граждане одного государства, стояли на двух соседних площадях, разделенных одним кварталом. Одни хотели на Запад, а другие на Восток. И договориться им не удается до сих пор.

Вот она история того времени в фотографиях. Заснеженные бойцы Беркута, которые охраняют правительственный квартал, снос памятника Ленину, танцующие люди, дымящиеся котлы с украинским борщом, строительство новых баррикад, бутерброды с салом… И штурм лагеря на Майдане. Мы его назвали джентельменским. Противостояние Беркута и протестующих длилось всю ночь. Никто не пострадал. Лагерь был практически снесен. На рассвете небольшая группа майдановцев пела «Я не сдамся без бою» и гимн Уераины. А потом Беркут ушел. И к обеду лагерь на Майдане вырос вновь. Со всеми палатками, полевыми кухнями, баррикадами. И стало понятно, что перемены действительно будут. Правда, никто тогда не знал, что перемены окажутся радикальнее, чем кто-то мог предположить. А крови будет больше, чем кто-то мог представить. Бабочка взмахнула крыльями. Шторм начался. И продолжается до сих пор.

Вся безумная больница на Майдане собралась

То, что возникло зимой 2013 г. в Киеве, хорошо по истории нам известно под названием массового психоза

В январе мы с Наташей Ко (тогда еще не Варсеговой) были в Крыму (тогда еще не российском), откуда и прибыли в Киев (тогда еще россиян в этот город пускали запросто). Как много случилось за этот год! Я обещал Наташе показать майданскую клоунаду, которую уж привык тут видеть во времена былые: с песнями, плясками и весельем, с красноречивыми ораторами. Но вместо привычной повеселухи увидели мы тут орды сумрачных, злых людей, с которыми разговаривать было уже опасно, да и неинтересно. Их массовое сознание сузилось до единственной установки: клятые москали не дают уйти нам в цивилизованную Европу. Геть их!

В первый же вечер, шагая через Майдан, мы нарвались на драку между мятежниками Майдана. Били свои своих просто по пьяной злобе. То же и на день следующий. Едва подошли к майдановским баррикадам, как видим мы: одному майданщику другой так заехал в рыло, что первый влетел аккурат аж в мои объятия. Становилось ясно, что этот Майдан-2014 явно добром не кончится. Что здесь на сей раз собралась иная публика: психбольные, дегенераты, которым дай в руки лом и команду «фас!» — они с радостью побегут толпой калечить и убивать всех мыслящих. Киевляне же в большинстве своем ненавидели эту публику как за свинарник в самом центре столицы с копотью, испражнениями, шумами, так и за моральный хаос, которым майдановцы все больше и больше заражали умы украинцев, особенно молодых. А психические болезни — не менее заразные, чем инфекционные. Мы с удивлением наблюдали, слушали, как по всему Майдану гуляла одна кричалка. Кто-то, неважно кто, выкрикивал вдруг в толпе: «Слава Украине!», и толпа отвечала хором: «Героям слава!».

Здравомыслящие киевляне были вынуждены терпеть все это, поскольку выпущенный из «дурки» джин, подстрекаемый и питаемый западными политиками, оказался куда сильнее законной власти, уже не способной вернуть порядок. То, что возникло зимою в Киеве, хорошо по истории нам известно под названием массового психоза. Подобным переболела и наполеоновская Франция, и ленинская Россия, и гитлеровская Германия, и многие кто еще. К сожалению, это лечится только большой войной, как показывает история. Сейчас работаю я в Донецке. По городу круглосуточно бьет украинская артиллерия. Потому говорить о выздоровлении правящей ныне верхушки в Киеве пока еще не приходится. Наверное, Украина начнет выздоравливать от помешательства лишь тогда, когда станет совсем уж ахово и критично, как это случалось в истории прочих стран.

В Майдане каждый видит самого себя

Он не закончится, пока не расставит и в Украине, и в России всех на свои места, старательно просеивая миллионы на «своих» и «чужих»

Так уж получилось, что я видел два Майдана. В 2004-м и 2014-м. И мне всегда было жутко холодно. Журналисты знают, что значит торчать на улице сутками, отогреваясь в кофейнях, в палатках или у баков с дровами.

Но мне всегда думалось — ладно я, журналист, мне бегать от полиции или влезть в какую-нибудь уличную заваруху куда приятнее, чем просто стоять, ежась от холода — профессия у меня такая, сумасшедшая. А вот десятки тысяч соседей моих горемычных зачем здесь?

Я всегда удивлялся — до какого края надо дойти людям, чтоб дышать паром в двадцатиградусный мороз? Или дрожать в палатках? Или с решимостью одержимых стоять перед цепями ОМОНа…

Память не цепляется за политику, брезгует. Я еще в далеком 2004-м понял: наблюдающий за многоцветным, разношерстным, разноязычным, сумасбродным, смелым, наглым, интеллигентским, душевным, жестоким Майданом видит прежде всего себя. Один увидит — руку Запада и марионеток. Другой — прыгающих нациков. Третий — искренность, надежду и жажду справедливости. Майдан всегда обнаруживал в человеке что-то такое, что до этого было почти неразличимо. Выяснялась мера цинизма, что ли…

Я знаю людей, которые попадали на Майдан, искренне ненавидя его, а уезжали, задумавшись. Картинка здесь не телевизионная. Не фальшивая. Слишком много веры было в глазах этих «детей Майдана», слишком много наивной убежденности в то, что им под силу что-то изменить. Вместо здравого смысла здесь царило отчаяние. Вместо логики — боль. Они хотели начать сначала, с чистого листа, с белоснежного, хрустально-солнечного утра. Обыкновенная революция, в которую снова вмешались все…

Майдан и сейчас продолжается. Он не закончится, пока не расставит и в Украине, и в России всех на свои места, старательно просеивая миллионы на «своих» и «чужих». И поэтому я вспоминаю о Майдане со странным чувством. Возможно, лет через десять он, одержимый, оправдает надежды своих детей на европейское будущее. Или по-революционному убьет их, перетряхнет очумевший от такой неожиданности мир, заставив его жить в окопах. Ради мечты, справедливости и горячего майданного желания — дойти до точки. До конца.

Начало конца времен

«Ты пережил самый страшный день в истории Украины», — написал мне в день расстрела «небесной сотни» знакомый журналист

— Ви з якого телебачення? — с пристрастием осматривал на майдане мой микрофон чумазый «боец самообороны» в прокопченной балаклаве и грязном дутом пуховике.

— Мережевий канал «Карпатський патриот», — заученно расшифровал я аббревиатуру «КП», представляясь мифическим сетевым каналом.

Для убедительности я почесал лоб, прикрытый красным тризубом на черной вязаной шапке. Взгляд охоронца скользнул с украинской символики на повязанную на груди жовто-блакитную ленточку, и он добродушно отступил в сторону: «Добре, проходьте».

Всего несколько дней назад эта процедура была бы максимально упрощена. До расстрела «небесной сотни», обитатели Майдана относились к журналистам, откуда бы они не были, нарочито заботливо: «Касочку, уважаемый, не забываем надевать».

Каюсь, поначалу я даже был несколько очарован происходящим в центре Киева. Здесь действительно царила атмосфера братства, здесь действительно говорили по-русски, здесь действительно не бросались в глаза откровенные фашисты. Поначалу…

Поначалу это напоминало большую ярмарку, театрализованную постановку или кинодекорации. Баррикады, катапульты, «рыцари» в самодельных латах. Взрослые люди, а ведут себя, как не наигравшиеся в войнушку дети. Было совершенно четко ясно, что когда Януковичу надоест изображать из себя договороспособного отца нации, все это шапито в течение часа смоет цунами «космонавтов». Для этого все было. Но президенту не хватило смелости. И улица заговорила языком автоматных очередей.

Вот тут-то и вылезла самая страшная изнанка майдана, резко перехватив благостные лозунги протеста. Требования об ассоциации с ЕС? Люстрация? Долой олигархов и коррупцию? Нет, не слышали о таком. Временная власть в лице никем не избранных говорящих голов майдановской сцены принялась остервенело принимать один антирусский закон за другим. Отсчет начала конца времен пошел. Война между русскими и украинцами еще не казалась возможной, но уже была неизбежной. Говорить по-русски на майдане стало небезопасно. Представляться российским журналистом — смертельно опасно. Добрые люди по секрету шепнули, что нас внесли в черные списки «Правого сектора», с которыми боевики уже стояли на блокпостах на подступах к аэропорту «Борисполь». Мы уезжали на поезде, понимая, что если и вернемся сюда, то это будет уже другой город. И другое государство. Меньше одного процента населения страны без всяких референдумов и голосований в минувшем феврале круто изменила украинский путь, направив его под откос.

«Ты пережил самый страшный день в истории Украины», — написал мне в день расстрела «небесной сотни» знакомый журналист.

Но уже тогда было ясно, что самый страшный день в новейшей истории Незалежной еще впереди. Он и сейчас еще впереди…

Революция наивности

Они верили во всё, что неслось со сцены. Причем, этой наивной верой с легкостью поражались не только юные романтики-максималисты, но и более зрелые люди…

… Честно говоря, не верилось во все это. В эту удалую легкость, с которой тысячи хлопцев в ноябре 2013 года принялись разносить свою же страну по кусочкам. И в поголовную наивность, с которой эти же люди, разобрав Крещатик по булыжникам, были уверены, что идут строить «світле майбутнє» (светлое будущее) Украины. Послушно орали вслед за сценой какие-то кричалки, скакали, снимали героические ролики про героических же себя, и были дико уверены, что это «майбутнє» настанет тотчас же, как только уйдет Янукович: вырастут в разы пенсии и зарплаты, чиновники перестанут брать взятки, у олигархов вдруг проснется совесть, а Европа вдруг примет их как родных.

Наивность майдана поражала. Здесь все верили во всё, что неслось со сцены. Причем, этой наивностью с легкостью поражались не только юные романтики-максималисты, но и более зрелые люди. Бывалые киевские журналисты (далеко неглупые люди!) спокойно убеждали меня, что Тягнибок, Ярош, Сашко Билый и другие отморозки просто играют в отведенные им роли, что никакие они не фашисты, что ведомые ими боевики — тоже вполне себе милые и пушистые…

Я спорил (тогда, еще в самом начале майдана, спорить было можно, не опасаясь расправы), говорил, что «игры», в которых одна часть народа призывает ненавидеть другую, называя их «титушками» и «закомплексованным донецким быдлом» — до хорошего не доведут.

— Ну, что ты, — ласково убаюкивали меня киевляне. — Мы народ мягкий, не то, что вы, мы всегда между собой договоримся…

— Неужели вы им верите, и готовы строить страну с ними? — спрашивал я у десятков случайных майданщиков, указывая на оккупировавших сцену Тягнибока, Яценюка и Кличко.

Ответ почти всегда был единодушным. И поразительным:

— С этими? Да ни за что!

— Тогда зачем под их дудку скачете?! — от этой логики можно было свихнуться.

— Мы же потом выборы проведем и выберем умных, честных и нормальных, а эти уйдут.

— И вы реально думаете, что они и их спонсоры вложили сюда тучу денег, чтобы потом спокойно уйти? — не отставал я.

— А как же? — улыбались майданщики и как заклинание твердили набившую оскомину фразу: — Мы же украинцы, мы договоримся…

— И с милицией?

— А как же! Це ж наши пацаны!

… Дело было в начале декабря. А в январе мы с российскими коллегами уже несли обожженным «беркутовцам» и солдатикам внутренних войск коробки с «пантенолом» — мазью от ожогов.

— Договорятся, куда денутся, — ответил мне тогда один известный украинский политик-«регионал», комментируя проходившую в это время встречу «оппозиции» с Януковичем…

Нацбилдинг под бешеный чаек и ветры свободы

Майдан закончился для меня у входа в гостиницу «Украина», где я жил, и где у стойки портье в рядок лежали 11 трупов — первый взвод «Небесной сотни»

Майдан был самой настоящей точкой бифуркации (смена установившегося режима работы системы, термин из термодинамики — ред.), где закручивались и сводились в тугой узел энергетические потоки. Человек, оказавшийся вдруг на Козьем болоте, натурально сходил с ума за десяток минут, терял чувство сна, усталости, голода и возможность критически мыслить. Майдан восхищал, я даже нашел красивое слово для этой движухи — «нацбилдинг», строительство нации. «Плечом к плечу, в едином порыве». Я видел, как люди-муравьи, на 20-градусном морозе и с улыбкой на обледеневших устах, бессмысленно двигали баррикады вверх по крутой улице. По соседней улице они бежали на пули и ложились, как снопы, пытаясь закрыться от смерти алюминиевыми щитами. И умирали с улыбкой, шепча национальный гимн с парадоксальными словами: «Ще не вмерла». Этим праздником невозможно было не заболеть, особенно, если регулярно прихлебывать ядовитые миражи из отравленных источников — тепленький мутный чаек, без вкуса и запаха, но с каким-то могучим «боевым» психостимулятором. Его разносили по Майдану очаровательные девушки в венках из искусственных цветов. За неделю я выпил стаканчиков пять, в общей сложности, и уже дома, в Москве, прокусил подушку от лютой, инфернальной тоски по этому вечному празднику среди адского пламени и копоти. Тоска моя оказалась прозаичной и какой-то подлой — обычный «синдром отмены» после затяжного наркотического марафона. Морок сполз, как сползает одеяло с покойника — не получается одновременно укрыть лицо и босые ноги, обязательно вылезет какой-то срам. Майдан закончился для меня у входа в гостиницу «Украина», где я жил, и где у стойки портье в рядок лежали 11 трупов — первый взвод «Небесной сотни». Рыжеватый бандеровец из сотни «Свободы», наряженный в скотч и канализационные трубы, посмотрел в мое редакционное удостоверение и вдруг перекрыл мне вход, взяв наизготовку кусок арматуры: «Нам москалі тут не потрібні». Я заглянул в его стеклянные глаза-пуговки и понял, что объяснять что-то бессмысленно и просто опасно. На Майдане уже начали охотить российских журналистов и мы старались редко и тихо говорить по-русски. Именно тогда, впервые, у меня в голове проскочила мысль: «а праздник-то не просто чужой, а вражий!». И нет у этого нацбилдинга никакого базиса кроме животной ненависти. И днища у этого нацбилдинга тоже нема. Я хорошо запомнил этого майдановского привратника-добровольца. Я вообще злопамятен во всем, что касается моей Родины и моего народа. Каюсь, высматривал его среди пленных, которых колонной прогнали по Донецку в августе. Искал его среди пленных в Иловайске и Старобешево. Встретил бы — поблагодарил за прозрение, за отведенный морок, поговорил бы с ним, Майдан бы повспоминали, ветры Свободы с сажей от покрышек, бешеный чаек и европейские печеньки.

Приехал в надежде, что «вiн уйде», а «вiн не уходить»

Мы надеялись, что Майдан скоро опустеет, и мы жестоко ошиблись

В центре новогоднего майдана палатка с изображением Христа в бандеровских, красно-черных тонах. В этой «каплице» служат униаты, в соседней — раскольники, воодушевлявшие майданщиков с самого начала той смуты.

— Нам обидно, что президент не выбрал европейский курс. Церковь откликнулась на крик отчаяния народа, и вот мы здесь, — благостно вещает священник Игорь Онишкевич. — Все, что против христиан, наш народ не примет. Мы останемся страной со своими законами и обычаями, это никто не заберет. И наши политики этого не разрешат. Наша культура и вера еще больше укрепятся. Европа будет на нас смотреть, а не мы на их гей-парады.

— Почему не предложите людям разойтись по домам и встречать Рождество не в скотских условиях?

— Это дело политиков. А мы молимся.

Прощаюсь, не зная, лукавство это или наивность.

— До разгона евромайдана я считал, что священник должен быть над схваткой. А потом понял, что церкви нужно присутствовать в виде миротворческого фактора, — уверял меня один известный киевский батюшка из Московского патриархата. — Церковь должна быть отделена от политики, но не от общества. Да, это поход по лезвию бритвы. Есть у нас священники, которые не благословляют своих прихожан идти на майдан, но не все, к счастью, слушаются…

Интересно, что он думает сейчас?

— Люди выходят за Европу из-за образа «Хочу мало работать и много иметь». А привлекательный образ России на Украине пытаются создавать только энтузиасты, они вступают в битву с пропагандистской машиной, которую больше 20 лет готовили западные фонды, СМИ, образовательные учреждения, — кипятился атаман «Верного казачества» Алексей Селиванов, формировавший тогда в Киеве отряды самообороны. — Самые активные участники майдана — униаты. Самые активные пропагандисты взглядов от либеральных до откровенно нацистских — униаты. В свое время они сажали православных на кол, бросали их тела собакам. В XXI веке стали добрыми, сладенькими, но стоило произойти переломному моменту, как показали, что суть униатства неизменна — отрыв Руси от Руси.

«Звенящие в храме телефоны будут погружаться в святую воду!» — пестрела табличка на двери киевского храма преподобного Агапита Печерского. Его настоятель — миссионер и телеведущий протоиерей Андрей Ткачев — как раз запрещал своим прихожанам топтать майдан.

— В революции чувствуют себя удобно негодяи и идиоты. Не хочется иметь подобных среди своей паствы. И с каким народом мы должны быть? С профессорами или футбольными фанатами? Нет народа-монолита, этакого замерзшего куска клейстера. Народ — это слоеный пирог, к каждому слою должно быть свое слово. Украина всегда вертела головой на три-четыре стороны, а Европа прагматична, лукава, для нее не проблема назвать миротворцем агрессора, которого она вооружает. А еще Европа жутко безбожна, взахлеб безбожна, — с каждой минутой батюшка все более насуплен.

— Ну, а как быть теперь с майданом?

— Когда начинается беда, поздно дергаться и латать дырки на ходу. Надо стать на месте и молиться Богу. И иметь свое слово к власти и народу — отрезвляющее, сдерживающее, целомудренное. Люди перебесятся, надо будет возвращаться к баранке, станку, плугу, все будет как сон, и многим еще станет стыдно. Будущее Украины я вижу в церкви, а будущее Украинской церкви вижу в единстве с Русской церковью. Без этого мы — территория, а не страна. Хохлы и кацапы нужны друг другу, как брату брат, как воздух птице!

Через несколько месяцев из-за угроз отцу Андрею пришлось покинуть Украину и перебраться в Россию…

…Пробираемся с моим другом — киевским священником и журналистом -по загаженному Крещатику. Наперерез бросается закопченный мужик и умоляет дать ему денег на билет — «домой к маме».

— Та брешешь! — отмахивается мой спутник.

Дезертировавший с майдана Миша из Винницкой области выкладывает свою историю — общую для многих из таких же упертых сидельцев. Приехал в надежде, что «вiн уйде», а «вiн не уходить». Просидел в палатке две недели без куска мыла и нормального корма, разочаровался, а денег на дорогу до дому, до хаты никто и не подаст.

Проникнувшийся батюшка отсчитывает ему гривны, а я лишь замечаю:

— Так мирным способом, отче, можно и весь майдан быстренько опустошить. И останется от него как память лишь шустро сварганенные в сувенирных лавках магниты с нарисованными влюбленными: «Евромайдан — это вместе читать будущее по звездам».

Однако мы жестоко ошиблись — через несколько недель здесь началась кровавая заваруха…